Задиры

Его взгляд был все так же прикован к воде. А правая рука чутко отвечала на малейшие подергивания лески, накрученной в несколько раз вокруг ладони.

— И давай перейдем на «ты», как заведено у нас в современной Швеции. Мы же, так сказать, живем одной большой семьей в нашем «доме для народа». Да и старик я уже.

— Мне сорок исполнилось.

На мой взгляд, выглядел он старше. Ну ничего, подумал я, в следующий раз познакомимся поближе. И медленно пошел своей дорогой.

II

Июль выдался в Стокгольме прекрасный. Воды сверкали. Зеленела обильная листва. Дули прохладные ветры. Воздух был свеж. Горожане выехали. Теперь они проводили все время на дачах, в палатках, в автомобилях. Стройки столицы застыли, снос и ремонт прекратился. Место обычного населения заняли путешествующие провинциалы, пенсионеры, туристы-иностранцы. Сопровождаемые гидами, с раскрытыми путеводителями в руках, они встречались повсюду, своими скоплениями выделяя достопримечательности города. «Сейчас мы находимся здесь, а если пойдем вон в ту сторону, то попадем туда-то и туда то», — бормотали они над картой и двигались дальше.

Особенно праздничным выглядел Старый город. Его узкие улочки наполнились цветастыми сарафанами и короткими юбками женщин. Для площади Стурторгет, нашего главного рынка в далеком прошлом, вновь наступили доходные дни. Площадь вся была заставлена скамейками для отдыха, пестрела цветами; кучки туристов рассыпались по ее окружности. Почти каждый здешний дом значился в путеводителях как чем-то примечательный. Средневековые здания важничали, словно большие коты, которых гладят по спинке.

И конечно же, неугомонные туристы без остановки щелкали своими сверкающими камерами, снимая фасады домов, импровизированные сценки, красивый рыночный колодец с изящной рукояткой и стилизованной оградой. Они снимали людскую суету, друг друга и что только не попадалось на глаза, фотографировали все солнечные дни напролет, не давая себе отдыха.

В это время я ходил обедать на открытую веранду Погребка. Я сидел неподалеку от выхода на площадь улицы Башмачников, ел блюдо под названием Ящик Башмачника и смотрел, как всамделишный башмачник трудится в будке рядом, подбивая дамские каблуки ожидающим на месте клиенткам. Красивые женщины пользовались у него особыми привилегиями, им не надо было снимать туфли, башмачник сам ставил обутую ногу на ящик и обрабатывал ее словно кузнец, подковывавший жеребенка. Иногда на улицу выглядывала жена башмачника, чтобы потрещать и излить свои чувства. Разве знал я, например, что старая королева Луиза в свое время самолично спускалась к мастерской: о, эта женщина держала обувь в порядке! Или что Шведская академия, собиравшаяся раз в неделю в старом здании биржи напротив, уже выехала из города и сейчас, должно быть, пасется где-то на веселых лужайках. Теперь по вторникам не видно, как ее члены, исполненные сознанием своей важности, шествовали мимо или выходили из такси.

Стокгольм летом прекрасен. Но он не был бы самим собой без Потока, бурлящие воды которого так основательно вошли в нашу литературу и искусство, что и на самом деле стали достопримечательностью города. «Странно все-таки, что великие реки протекают как раз по тем местам, где стоят великие города», — не так ли говорил еще Блаженной Памяти Тупица? Думаю, в словах его есть зерно истины.

Париж славится своей Сеной, Лондон — Темзой, Берлин — Шпрее, по Вене и Будапешту катит свои волны Дунай. Но все-таки немногие столицы обладают, подобно Стокгольму, рекой-стремниной, мчащей свои воды с такой скоростью. Понятно, откуда появилась легенда, что первым обитателем этих мест был старик мельник, сидевший у своего колеса и чутко вслушивавшийся в шум воды.

Спускаясь после обеда к Риксбру, я решил хотя бы ненадолго задержаться возле Карла Гектора и освежить свое знакомство с ним и его рыбалкой. На этот раз он стоял не один, а делил компанию с другими рыбаками Потока. Они расположились цепочкой в нескольких шагах друг от друга, чтобы не спутать снасть.

Поза его не изменилась. Почти. Теперь он держал леску в левой руке.

— Ну как? Поймал что-нибудь?

— Нет. В хорошую погоду никогда не клюет.

— А что вообще-то здесь ловится?

Еще несколько прохожих задержались на мосту, но увидев, что рыбаки ничего не поймали, пошли дальше. Карл Гектор промолчал. За него ответил рыбак, стоявший рядом:

— В этом году попадались лещ, подлещик, окунь, плотва, корюшка, судак, щука и изредка лосось и кумжа.

— И ни разу треска?

— Нет, треска ни разу не попадалась.

Сачки для рыбы пустовали, на тротуаре сиротливо валялись мешки. У рыбаков был плохой день.

— Что вы делаете с пойманной рыбой?

— Сажаем в мешок с водой, чтобы не сдохла. И продаем в магазин, если соглашаются принять рыбу из городской воды. Или забираем домой для хозяйства. Те, у кого больше садки, ловят много мелочи и сдают в зоологический, там ее скармливают животным.

Карла Гектора проблема, по-видимому, не волновала. Казалось, в мозгу его царило совершеннейшее безрыбье. Что там могло происходить? Какая обстановка у него дома? И что за дом?