Заезжий музыкант

— А хоть и Коробов, — засмеялся Сергей Яковлевич, — вот и славно, теперь здесь черкните, мол, буду пользоваться псевдонимом Коробов, вот бумажечка, вот так, и подпись, вот так… А теперь идите, Андрей Петрович, и помните, что от вас тоже многое зависит…

И Андрей вышел в февральский вечер.

Стужи он не чувствовал. О доме думать не хотелось.И заскользил, словно гончая, неслышной тенью по вечерним калужским улицам, высматривая запомнившееся лицо… Заглядывал в поздние магазины, повертелся у билетных касс кинотеатра «Центральный», прошел всю улицу Кирова, потом Ленина, погрелся на почтамте, заглянул в редакцию, пожалел ночного дежурного, хотел кому-нибудь рассказать о своей удаче, но сдержался, вновь заскользил со своей тайной, вглядываясь в лица редких прохожих, наконец отчаянно замерз и заскочил в аптеку. Посетителей не было. В аптеке было чуть теплее, и закутанная аптекарша спросила, что ему надо.

— Замерз, — признался он.

Она оставила его в покое. Скрипнула дверь, и вошел посетитель. Он пошарил взглядом по витрине и попросил аспирина. Она пошла за лекарством, и тут Андрей увидел короткие темные бачки и вздрогнул: это был тот, с фотографии, за которым, сбившись с ног, охотились калужские профессионалы, тот, кто добрался почти до цели, живой и невредимый, и теперь дальнейшая его судьба зависела от расторопности Андрея. Жалости не было. Был азарт. В ближайшем автомате он набрал номер и услышал воркующий баритон Сергея Яковлевича.

— Коробов, — выдохнул он, — встретил в аптеке на Энгельса.

— Очень хорошо, — без удивления проговорил друг, — можете идти домой. Мы примем меры.

Было немного странно, что все кончилось так просто и буднично. Даже обидно. И не было ни борьбы, ни погони…

И все-таки, высокий и сильный, к дому он шел легкой, пружинистой поступью.

7

Был уже канун мая. Мама написала уже из Москвы! Она была свободна! Ей дали квартиру. Перед ней извинились… Она ждала Андрея. Какое настало время! Анна Ильинична предложила отметить эти чудеса. Уж она-то знала, что это значит. Купили водки. Выпили за маму, за всех возвращающихся, оставшихся в живых. Помянули погибших. Прослезились.

— Какое страшное время, — прошелестела Анна Ильинична, — даже не верится, что всё это можно было выдержать. И тебе, Андрюша, досталось не приведи господь! Теперь всё пойдет иначе, я уверена. Вон ты уже и в газете работаешь. Доверяют… Скоро и я в Москву переберусь. Ну, давай помянем твоего отца.

Выпили, помянули. Так и пили за здравие, за упокой, за здравие, за упокой…

Потом Андрей неожиданно сказал шепотом:

— Скоро я в Америку попаду…

Она рассмеялась, и он рассказал ей всё, даже о последней охоте в конце февраля… Она слушала опустив голову, изредка изумлялась, быстро взглядывала на него, трезвая, зарумянившаяся, и снова никла. Он бодро завершил свой рассказ.

— Ты веришь во все это? — спросила она.

— Конечно! — воскликнул он шепотом. — Они же неспроста это доверили. Да и потом, не боги горшки обжигают…

— Ну-ну, — сказала она и выпила.

Как-то вдруг всё свернулось, погасло, что-то произошло.

— Ты с мамой посоветуйся, — сказала она без интереса.

— Вы мне не верите? — удивился он.

— Тебе я верю, — сказала она, — верю, но с мамой посоветуйся, поговори обязательно, — и выпила снова.

Он так и решил после этого разговора: на майские праздники едет в Москву.

В редакции его отпустили на четыре дня. Накануне целый день он провел в хлопотах, в завершении всяких дел, а к вечеру позвонил Сергей Яковлевич и предложил встретиться… Предложение Андрей встретил без особого энтузиазма. Весь день думал о редакционных делах и, казалось, вовсе забыл и о вчерашнем разговоре с Анной Ильиничной, и об Америке, и новом качестве, в котором очутился. Но телефонный звонок все напомнил, и все стало на свои места. И радости не было. Не было того, что случалось обычно накануне встречи: подъема, возбуждения, тайны, причастности к ней, когда все вокруг кажутся маленькими, жалкими и скучными. Не было этого. А была легкая апатия, и маячило перед глазами грустное, удивленное лицо Анны Ильиничны, ее большие трагические глаза, и она опрокидывала рюмку и качала головой, слушая его торопливую, захлебывающуюся, хмельную историю. Облачко недоумения витало вокруг него, пока он шел на свидание с другом, и что-то не так грело мягкое рукопожатие и вкрадчивые интонации, даже, чего не бывало раньше, раздражение коснулось его своим крылом, и потому, не успев усесться, он спросил:

— Что слышно с Америкой?

— Все идет как по маслу, Андрей Петрович. Скоро отправимся, скоро уже, — сказал Сергей Яковлевич с улыбкой, однако в тоне его просквозила легкая укоризна.

— А чем кончилась история со шпионом? — спросил Андрей.

— С каким шпионом? — не понял Лобанов.

— Ну, с тем… ну, помните, в конце февраля? Он шел к атомной…

— Ах, с этим… — удивился друг. — Да все в порядке, тогда же и взяли, — и наклонился к Андрею, — ваша помощь была замечательна! Вы так оперативно действовали… просто железно…