Загадка для гнома

Оой руководил целым взводом элитных стражей. Они бросились вслед за отступавшими лучниками Верумку Генус – пятью десятками солдат, которые явно не собирались возвращаться и вступать в схватку.

– Оой, стой! – завопил Данмор, бросаясь за ним. – Прекрати!

Мой отец и Дон Драконобрюх бежали следом.

Эдвин и я бросили быстрый взгляд друг на друга и тоже побежали в сторону потасовки, когда Оой и его солдаты выпустили стрелы и швырнули топоры в ряды отступающих эльфов Верумку Генус.

Они совершенно не обращали внимания на приказ Данмора прекратить огонь.

И тут вмешался Эдвин.

Он начал творить заклинание, обращая его на Оойя и его элитных стражей. Одна вспышка энергии столкнулась с тремя воинами, мгновенно их прикончив.

– Эдвин, нет! – завопил я.

Я знал, что гномы потом ни за что не простят ему его поступков и никогда не примут в расчёт обстоятельств, при которых он убил трёх стражей.

Стражи тут же переключились с отступавших на Эдвина. Ликси и несколько других солдат были уже рядом с ним, готовые драться. Я знал, если до этого дойдёт, они будут защищать своего лидера до последней капли крови.

– Я всегда знал, что он предатель! – завопил Оой. – Прикончите их! Прикончите всех живых эльфов!

Когда призыв к сражению долетел до стражей, в самой гуще событий вдруг появилась одинокая невысокая фигурка.

– Пожалуйста, прекратите! – кричал отец Оойю и стражам, вставая между ними и Эдвином. – Мы не должны позвол…

Его слова резко оборвались.

До сих пор никто так и не знает (или не признаётся), кто пустил ту стрелу.

Но когда отец упал, не договорив последней фразы, я уже точно знал, что он погиб.

Глава 47. Вторая битва при Нейпервилле

Все замерли на вытоптанном поле позади руин пригородной заправки.

Истошный крик Эдвина был первым звуком, который я услышал, и внезапно мы оба очутились на коленях перед моим отцом. Но он уже не дышал. Мы ничего не могли поделать. И что странно, первой моей мыслью в этот момент было не то, как сильно я любил и уважал своего отца, и не особенные воспоминания о времени, которое мы провели вместе, играя в шахматы, рыбача на озере или ещё что-то. В первую очередь я подумал о Головастике, который в тот момент сидел один в своей пещере и наблюдал за всем этим издалека. Может быть, он почувствовал то же, что в этот момент чувствовал я, и ему оставалось только надеяться, что я не совершу то, что был готов совершить, и понимать, что он никак не сможет остановить меня.

Головастику пришлось просто молча смотреть на то, что произошло дальше.

«Ты знаешь, кто в этом виноват, – прошипел Кровопийца. – Теперь пусть ответит».

– Ты… – прорычал я, вставая и глядя на залитое слезами лицо Эдвина. – Это всё из-за тебя!

Он покачал головой.

– Нет… Я не хотел… Прости…

Кровопийца гудел в моей руке так яростно, что казалось, моё плечо сейчас просто отвалится.

– Почему ты напал на своих союзников? – процедил я. – Я понимаю, что они собирались убить отступавшего врага, но уж лучше враг, чем друг!

– Неправильно убивать беззащитных, – сказал Эдвин, вставая и поднимая меч Андурил. – Я поражён, что ты оправдываешь своих солдат, бьющих в спину! Пускающих топоры и стрелы вслед отступающим, как кровожадные дикари!

Я в ярости затряс головой.

Он перевернул мои слова, – конечно же, я не оправдывал их действия. Но у них было право психовать после всего того, что эльфы Верумку Генус сотворили за последние несколько недель, зверствуя по пути к Чикаго, оставляя после себя лишь разруху и смерть. Как Эдвин мог простить им это, отступающим или нет?

«Он не понимает, потому что он – эльф, – сказал Кровопийца. – Всегда был и навсегда им останется. Они думают по-другому. Он скор на защиту, особенно если гном в пылу схватки несколько отошёл от его принципов. Можно подумать, что они порубили целую деревню невинных детишек, или что-то подобное! А теперь из-за его назойливости, выборочной морали и уверенности в собственной правоте твой отец погиб!»

Тут я понял, что, пока Кровопийца говорил эти слова мне, я громко повторял их Эдвину, как будто мы с топором стали единым целым. И только когда я закончил, в моей душе обнажились истинная скорбь и боль от потери моего отца (с которым у нас даже не случилось трогательной сцены у кровати умирающего).

Эдвин покачал головой, и выражение сожаления и сострадания на его лице сменилось гневом.

– Как ты можешь говорить такое после всего, что мы… – начал он, но я не дал ему закончить.

Ярость и Кровопийца взяли верх.

Я нанёс свой первый удар, почти не осознавая, что ору как ненормальный.

Эдвин едва увильнул от выплеска энергии, вылетевшего из моего топора.

Магический заряд пролетел мимо него, разрезал небо ослепительно-голубой молнией и ударил по зданию на краю поля, в нескольких десятках метров от нас. Дом взорвался, поднявшись в небо грибовидным облаком, а на его месте осталась воронка, усыпанная стеклом, деревянными обломками, осыпавшейся штукатуркой, исковерканными бетонными плитами и искорёженными бытовыми приборами.