Загадка Лаудуотера

— Да. Я задам вам самую крепкую взбучку, которую задавали здесь кому-либо за последние двадцать лет, и начну с того, что снесу вашу уродливую голову с ваших плеч, — сказал Грей, повышая свой звонкий голос, так что в первый раз миссис Тернбулл, дрожащая от ужаса на лестничной площадке, услышала, что было сказано.

Голос лорда Лаудуотера был невнятным, и слова его звучали неразборчиво.

— Вы? Вы зададите мне взбучку? — завопил он.

— Да, я. А теперь — убирайтесь!

Лорд Лаудуотер заскрежетал зубами и снова щелкнул пальцами. Он хотел бы обогнуть стол и вытрясти из Грея душу, но не мог сделать этого — яростные слова, а не жестокие поступки были его коньком. Кроме того, было что-то пугающее в холодном и пристальном взгляде Грэя. Он снова щелкнул пальцами и, извергая поток яростной брани, повернулся к двери и ринулся вон из комнаты. Миссис Тернбулл бросилась в сторону спальни Грея.

На полпути вниз по лестнице лорд Лаудуотер остановился, чтобы прореветь:

— Я еще загублю вашу жизнь, негодяй! Попомните мое слово! Я с позором изгоню вас из армии!

Лорд вылетел из гостиницы и обнаружил, что конюх отвел его коня в конюшню, снял с него уздечку и задал ему корма. Лорд от души проклял его.

Грей встал, закрыл дверь и тихо засмеялся. Затем он нахмурился. Он вдруг понял, что его естественная манера обращения с лордом Лаудуотером была неудачной. По крайней мере, было возможно, что его обращение с ним было неудачным. Пожалуй, было бы разумнее быть с ним учтивым и твердым, а не твердым и провоцирующим. Но не слишком вероятно, чтобы от его учтивости было бы много пользы; эта скотина, вероятно, расценила бы это как слабость. Но ради Оливии ему, возможно, следовало бы попытаться его успокоить. Так же этот зверь ушел в ярости и выместит свой гнев на ней.

Что же ему лучше сделать?

Грею не потребовалось много времени, чтобы понять, что он ничего не мог поделать. Естественным поступком было бы пойти в замок и не позволить ее мужу — силой, если понадобится — оскорблять Оливию и издеваться над ней. Вот что его сильнейшие инстинкты велели ему делать. Но это было совершенно невозможно. Это бы неисправимо скомпрометировало ее. Он причинил ей достаточно вреда своим импульсивным, неосторожным поступком в лесу. Его лицо постепенно хмурилось, пока он ломал себе голову, чтобы найти способ действительно помочь ей. Казалось, что это тщетная попытка, но такой способ необходимо было найти.

* * *

Лорд Лаудуотер проскакал половину пути к замку в бешеной спешке, чтобы наказать Оливию за то, что она позволила Грею ухаживать за ней — и еще больше за то, как презрительно Грей обращался с ним. Он также надеялся заставить ее признаться в правдивости истории Уильяма Ропера. Но встреча с Греем настолько разъярила его, что эта ярость даже изнурила его. Из-за этого он сначала осадил коня на легкий галоп, затем на рысь и, наконец, на шаг. Он обнаружил, что чувствует себя усталым.

Однако его продолжали раздражать его обиды, хоть уже и не столь жестоко, но он по-прежнему был полон решимости предпринять серьезные усилия, чтобы выманить у Оливии признание. Достигнув замка, он не пошел сразу к ней. Он сел в кресло в своей курительной и выпил два стакана виски с содовой.

В уголке мыслей Оливии, приятно размышлявшей о прекрасно проведенном послеобеденном времени, мелькало терпеливое и покорное ожидание, что сейчас ее совесть начнет упрекать ее в том, что она позволила Грею ухаживать за собой. Но минуты проходили, а она все не чувствовала, что поступила безнравственно. Ее размышления оставались приятными. Наконец она вдруг поняла, что и не почувствует себя безнравственной. Оливия была удивлена ​​и даже немного пришла в ужас от своей бесчувственности. Затем вполне осознав это, она пришла к выводу, что для женщины, страдающей от такого грубого мужа, такая бесчувственность была не только естественной, но даже правильной.

Ее женское стремление быть любимой и любить было сильнейшей из эмоций, и оно оставалось неудовлетворенным столь долгое время. Ее муж убил или, скорее, искоренил ее любовь к нему, еще прежде чем их брак продлился месяц. Она была склонна верить, что вовсе никогда по-настоящему не любила его. Конечно, он перестал любить ее еще до того, как их брак продлился две недели, если вообще когда-либо ее любил. У нее не было детей, она была сиротой, без братьев и сестер. Муж позволял ей видеться лишь с немногими друзьями, которые ее любили. Она начала подозревать, что совесть не тревожит ее, потому что она просто действовала, желая своего естественного права любить и быть любимой. Этот вывод вновь перевел ее мысли к Энтони Грею, и она снова позволила себе размышлять о нем.

Гонг, уведомляющий ее, что наступило время переодеваться к обеду, прервал это приятное занятие. Она приняла ванну, доверила себя своей горничной, Элизабет Твитчер, и продолжила свои размышления. Она сразу же так глубоко погрузилась в эти мысли, что не заметила мрачного и подавленного настроения своей горничной.