Загадка лондонского Мясника

На пассажирском месте сидел ирландский волкодав. Он с интересом следил за рыночным грузчиком в халате и с окровавленными по локоть руками. К заднему стеклу прижались плоскими носами два французских бульдога, а в кузове торчал целый лес хвостов, которые повиливали, когда маленькие собаки обнюхивали больших, а большие – маленьких. Из водительской двери вышла девушка в грязных камуфляжных штанах. За ней выскочил лабрадудль: помесь лабрадора-ретривера и пуделя. Девушка загнала его обратно и закрыла дверь.

– Ну что, Стэн? – сказал я. – Это за тобой.

Ханне, беззаботной молодой чешке, пес обрадовался, точно старому другу. Ничего личного. Он всех приветствовал, как друзей.

Скаут начала прощаться, но Ханна без лишних церемоний взяла щенка на поводок и направилась к двери.

Мы с дочерью стали смотреть в окно. Болонка, бишон фризе, каким-то образом просочилась в приоткрытое окошко пикапа и теперь обнюхивала тротуар. Ирландский волкодав наблюдал за ней с высокомерным презрением. Ханна и Стэн вышли на улицу. Девушка взяла бишон фризе под мышку, другой рукой подняла Стэна, посадила обоих в пикап и уехала. Мы со Скаут провожали его взглядом, пока габаритные огни и хвосты не скрылись из виду.

– Только бы Стэну было хорошо, – сказала дочка.

– Смеешься? – ответил я. – С такими друзьями он отлично проведет время.

Мы позавтракали в ресторане «Смитс оф Смитфилд». Официант как раз принес счет, когда я вдруг увидел, как мимо окна по улице прошел Стэн, волоча за собой поводок. Скаут выбежала, а я набрал номер Ханны. В трубке послышались яростный лай, крики ужаса, протестующие возгласы людей и вой собак.

– Как там Стэн? – спросил я.

– Сэм? Ах да! – ответила Ханна. – У Сэма все хорошо.

Скаут внесла щенка в ресторан. Он испуганно озирался, высунув язык от жажды и усталости. Сердобольный официант поставил на пол серебряную миску с водой, дочка опустила пса на пол, и он принялся шумно лакать.

– У Стэна точно все хорошо? – спросил я девушку.

Услышав свое имя, щенок взглянул на меня огромными разгневанными глазами и снова принялся пить. Встревоженная Скаут гладила его.

– Да, – ответила Ханна. – Да, у малыша все в полном порядке. Сэм… он с друзьями. Тут очень красивый парк, им нравится. Вот он! Ха-ха-ха! Побежал к деревьям. Хороший мальчик!

Скаут и Стэн так и сияли от радости, что снова оказались вместе. Я посмотрел на них и решил – собаку мы будем выгуливать сами.

* * *

Утром мы собрались на совещание в Первом отделе. Инспектор Уайтстоун со списком имен в руке стояла у стены Мэллори, на которой висел увеличенный снимок мальчишек в форме.

– Осталось четверо, – сказала женщина. – Не пятеро, а четверо.

Инспектор повернулась к стене и аккуратно перечеркнула красным лицо крайнего слева парня.

– Адам Джонс убит.

Она перечеркнула крайнего мальчика справа.

– Хьюго Бак убит.

А потом красный крестик появился на лице того, кто стоял в самом центре – неулыбчивого подростка в темных очках.

– Достопочтенный Джеймс Сатклиф, – сказала Уайтстоун. – Младший сын графа Браутонского. Точнее, был достопочтенный Джеймс Сатклиф. Спустя два года после того, как сделали эту фотографию, он покончил жизнь самоубийством. Утопился в море на побережье Амальфи, где родители снимали виллу.

Мы все молчали.

– В то лето ему исполнилось восемнадцать, – добавила она.

– А ведь у графа есть еще и дочь, – заметил Мэллори.

Уайтстоун кивнула.

– Достопочтенная Крессида. В восьмидесятые слыла бунтаркой. Во время антикапиталистических беспорядков помочилась у памятника жертвам Первой мировой.

– Ну и ну, – сказал Мэллори.

– Сбежала со старым немецким художником. Тот был на тридцать лет ее старше. Сейчас помирилась с родителями, и те все простили.

– Самоубийца оставил предсмертную записку? – спросил старший инспектор.

– Нет, сэр. Даже тела не нашли. На берегу лежала сложенная одежда и незаконченный набросок. Джеймс был художником. Из семерых друзей он явно самый талантливый.

– Если записку не нашли, – продолжил старший инспектор, – почему решили, что это самоубийство?

– Сатклиф страдал от депрессии. Ему прописали целый коктейль из таблеток. – Уайтстоун заглянула в свои записи. – Прозак. Лювокс. Люстрал. Ципралекс. Сатклиф не раз пытался себе навредить.

– И о чем было грустить золотому мальчику? – спросил Гейн.

– Может, стоит расспросить его друзей, – отозвался Мэллори.

Их осталось четверо.

Близнецы – совершенно одинаковые, если не считать шрамов на щеке одного. Высокий, худой индиец. И ехидный толстячок, высунувший язык.

Три красных креста добавили старой фотографии что-то неуловимое.

Уайтстоун взяла несколько снимков размера восемь на десять с портретами тех, кто остался в живых, и выбрала близнеца без шрамов.

– Бен Кинг, – сказала она. – Знаменитость.

Инспектор прикрепила фото на стену Мэллори. Нам улыбался серьезный ухоженный мужчина в костюме и при галстуке – он явно позировал для какого-то издания. Двадцать прожитых лет не слишком изменили Кинга. Я смутно припоминал его лицо – оно мелькало в новостных телешоу, на которые натыкаешься поздним вечером, переключая каналы.