Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

С точки зрения акциональности, например, в рассказе или новелле было бы достаточно первого предложения о том, что рассказы сыновей не произвели на Глеба должного эффекта. Однако, раз дело происходит в романе, Григорович амплифицирует эмоциональную и интеллектуальную реакцию старика на разговоры за обедом. С фабульной точки зрения столь подробный пересказ и разъяснение мыслей и чувств Глеба не выполняют никакой функции и совершенно бесполезны, однако с точки зрения создания субъективности старого рыбака он принципиально важен: через такие «окна» во внутренний мир героя в сочетании с комплексом внешних, телесных реакций (мимика, жесты, выражение глаз, тембр и тон голоса и пр.) и конструируется, с одной стороны, субъективность, а с другой – неторопливость и мерность хода времени, составляющих специфику темпоральности.

Приведу пример другого типа, касающийся второго главного героя романа – приемыша Гришки. В этом эпизоде нарратор упоминает два понятия, которые позволяют концептуализировать поведение героя. Первое – амбиция – отсылает к прозе Гоголя, раннего Достоевского и Я. П. Буткова, тематизировавших это французское слово на русской почве, но никогда не применявших его к простолюдинам, а только лишь к бедным чиновникам955:

Он ничего не сказал, однако ж, о сапогах. Сапоги в крестьянском быту играют весьма важную роль. Первые сапоги для деревенского парня то же значит, что первые золотые часы для юноши среднего сословия. Распространение фабричной жизни содействовало распространению сапогов. В фабричных деревнях молодой парень пойдет скорее босиком по снегу и грязи, чем наденет лапти; точно позор какой! Амбиция Гришки, который никогда не нашивал сапогов (сам Глеб ходил в лаптях), – амбиция его была затронута, следовательно, за самое живое место. Досада его, как и следовало ожидать, обратилась целиком на старого рыбака.

– Эх! Какое наше житье! – воскликнул он нетерпеливо, уткнув локти в песок. – Как послушаешь, как люди живут, так бы вот, кажется, и убежал! Пропадай они совсем!..

– Ничего, погоди, – перебил его Захар тоном покровительства, – ты, я вижу, малый невялый. Дай поживем вместе, я его, старика-то, переверну по-своему.

Весь этот разговор произвел на приемыша действие масла, брошенного в огонь. Дурные инстинкты молодого парня пробудились в душе его с быстротою зажженной соломы. Разгульная фабричная жизнь, лихие ребята, бражничество, своя волюшка – все это отвечало как нельзя лучше инстинктам Гришки. Такая именно жизнь – хотя сам не знал он, где искать ее, не знал даже, существует ли она, –

занимала всегда мечты его. Прежде скучал он, сам не зная отчего. Теперь понял он причину своей скуки – понял, чего ему хотелось, и потому возненавидел всем сердцем все, что мало-мальски относилось к жизни, его окружающей956

.

Понятие инстинкта, напротив, больше соотносится с биологической сферой, животной жизнью и позволяет описать именно природный, так сказать, догуманистический уровень жизни персонажа. Сочетание в пределах одного фрагмента двух диаметрально противоположных понятий – из интеллектуально-духовной сферы и из физиологическо-животной – позволяло более выпукло и рельефно представить специфику характера Гришки, указать на противоречия его натуры, выйдя за пределы крестьянского быта в широкую область культуры и социальности.

Наконец, последний пример также связан с образом Гришки: это трагическая развязка его похождений с Захаром, грабежей и пьянства – побег от правосудия: