Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Замкнутый хронотоп и цикличность времени придают темпоральности романа ощутимую архаичность: внутри самого мира рыбаков нет ни источника развития, ни угрозы разрушения – она может исходить только извне. Разрушение идиллии в повествовании наступает в схватке с модерностью – капитализмом, который проникает и в столь отгороженный от городского мира природный уголок, как приокская долина. Построенные в округе в 1820–1830‐е гг. ткацкие фабрики изменили весь жизненный уклад местного населения и, хотя создали массу рабочих мест, с точки зрения автора романа, негативно отразились на быте и нравственности крестьян. Фабричный труд в концепции Григоровича приводит к физической и нравственной деградации Захара (которого в итоге сослали в Сибирь), а на судьбе приемыша Гришки сказывается негативно (кражи, пьянство, обман, семейное насилие), доведя до гибели. На символическом уровне важно и то, что, будучи сиротой, Гришка, в сущности, не имеет ресурсов и капитала выжить в сюжете романа: он не полностью впитал в себя рыбацкую трудовую этику, остается в семье Глеба чужим и легко поддается внешнему влиянию «выкормыша» фабрики Захара. Носителем традиции, которая позволяет выжить и продолжить отцовский промысел, становится младший и любимый сын Глеба Ваня, который, поступая в соответствии с каритативной христианской этикой, идет на 25-летнюю службу и, отслужив, т. е. отдав патриархальный долг царю и отечеству, возвращается в родной дом, где становится рыбаком, но уже на луговой части – в затопляемой пойме Оки, что может прочитываться как утрата исконного, передававшегося из поколения в поколение крепкого хозяйства Савинова.

Как представляется, идиллическая темпоральность романа диктовала автору необходимость более развернутого и полноценного изображения субъективности и переживаемости персонажей, нежели в малой прозе. В отличие от «Деревни», в романе мышление крестьян не дифференцировано на мысли и эмоции, и нарратор одинаково свободно, без паралипсиса, проникает в него. В некоторых местах даже чересчур избыточно, поскольку сознание доступно даже у второстепенных героев. Вот типичный, один из многих десятков, эпизод романа, когда нарратор чрезвычайно детализированно воспроизводит реакцию Глеба Савинова на самое обыденное событие – рассказы его сыновей, вернувшихся домой после долгого отсутствия:

Все эти рассказы, особенно о последних двух предметах, далеко не произвели на Глеба ожидаемого действия.

Он обрадовался возвращению сыновей, хотя трудно было сыскать на лице его признак такого чувства. Глеб, подобно Петру, не был охотник «хлебать губы» и радовался

по-своему, но радость, на минуту оживившая его отцовское сердце, прошла, казалось, вместе с беспокойством, которое

скрывал он от домашних, но которое тем не менее начинало прокрадываться в его душу при мысли, что сыновья неспроста запоздали целой неделей. За исключением двух-трех вопросов, касавшихся рыбного промысла, старый рыбак не принял даже участия в беседе. Он рассеянно слушал рассказы Василия, гладил бороду и проводил ладонью по лбу – в ответ на замечания Петра. Улыбка ни разу не показалась на губах его. Трудно предположить, чтобы крепкая душа Глеба так легко могла поддаться какому-нибудь горестному чувству

. Во все продолжение шестидесятипятилетней жизни своей он не знал, что такое отчаиваться, убиваться, тосковать и падать духом. Лицо старого рыбака выражало, впрочем, как нельзя лучше теперешнее состояние души его. Черты его не вытягивались, как у человека огорченного; напротив того, они были судорожно сжаты954.