Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Какие сюжетные опции были в распоряжении романиста, когда он брался в начале 1850‐х гг. за роман, в центре которого стоял бы герой/героиня низкого социального происхождения? С конца XVIII в. субъект не аристократического, но буржуазного или иного невысокого происхождения (мещанского) мог стать протагонистом в рамках жанров авантюрно-плутовского романа (парвеню), «романа воспитания» (Bildungsroman) и романа карьеры (Стендаль, Бальзак). Все они сложились в XVIII – первой трети XIX в. в рамках европейской буржуазной публичной сферы и закрепили в символической форме те социальные модели развития личности и буржуазный опыт, какие были характерны для европейской культуры Нового времени945. Легко представить, что, если бы русский романист выбрал роман воспитания или карьеры для моделирования жизни крестьянина, ему пришлось бы существенно поразмыслить над тем, как приспособить эти формы с присущим им социальным воображаемым к русскому контексту.

В 1810–1820‐е гг. под пером Вальтера Скотта возникла жанровая разновидность романа, в рамках которой сформировалась еще одна ниша для героев из простонародья. Как показал Д. Лукач, в становлении исторического романа исключительно важную роль сыграла репрезентация народа и движения народных масс, поскольку для моделирования исторического прогресса как смены одного уклада другим могли использоваться в том числе и сельские культуры и сообщества, более «отсталые» и колонизованные (например, Шотландия)946. В 1830–1840‐е гг. в разных концах Европы (в Великобритании, Франции, Германии и Швейцарии) почти независимо друг от друга возникли образцы региональной прозы, тематизирующей крестьянский, фермерский и, шире, сельский образ жизни, наделяя его сверхценностью и противопоставляя торжеству регулярного урбанизированного государства, которое подчиняет и унифицирует все локальные культуры947

.

Однако и исторический роман Скотта, и регионалистские прозаические формы существенно ограничивали развитие полноценной протагонистичности человека из народа. У Скотта представители народа, как правило, не выступали в роли протагонистов, так же и у Бальзака в «Крестьянах» народ представлен как аморфная масса. Региональная проза и вовсе тяготела к циклизации новелл, объединенных фигурой образованного рассказчика.

Оставался единственный вариант – «сельский роман» (rural novel), сформировавшийся в европейских литературах в 1840–1850‐е гг. и популярный вплоть до модернизма (ср. творчество Т. Харди), уже с учетом романных достижений предшественников. Как отмечает М. Паркинсон, сельский роман в значительной степени опирался на техники реалистического письма, уже разработанные к 1840–1850‐м гг.948 С этим тезисом можно согласиться лишь отчасти: когда Иеремия Готхельф, Жорж Санд и Бертольд Ауэрбах создавали свои сельские и деревенские повести, реалистический тип письма в Англии, Франции и немецкоязычных странах лишь формировался (Бальзак, Стендаль, Диккенс), поэтому корректнее говорить о параллельном и взаимопереплетающемся развитии техник дофлоберовского реализма и ранних сельских романов. То же самое можно сказать и о России: крестьянские романы 1850‐х гг. писались на фоне интенсивного развития реалистического психологического романа у Гончарова, Тургенева, Писемского, Достоевского949

.

Европейские формы сельского романа, эволюционируя параллельно с реалистическим романом и пересекаясь с ним, часто опирались на трансэпохальные жанровые модусы – пастораль и идиллию950. Так устроены романы Жорж Санд «Жанна», «Маленькая Фадетта», «Чертово болото», «Франсуа-найденыш», «Волынщики». П. Альперс считает пасторальными романы Дж. Элиот «Адам Бид» и «Сайлес Марнер». По М. Паркинсону, жанровое определение сельского романа чуть шире, чем «крестьянский роман», и подразумевает, что протагонистами в таком типе романа могут быть работающие на земле люди любого социального происхождения и статуса, а их трудовые и досуговые привычки, т. е. габитус, сформированы жизнью в сельской местности951. Кроме того, очень часто подтекст и цель сельского романа – отнюдь не в изображении реальной сельской жизни, а в критике городской цивилизации (обычно буржуазной) и линейной модели прогресса.