Загадка Отилии

Настоящим уполномачиваю вас в срок, о кото­ром вам будет сообщено мною лично или моим до­веренным лицом, уведомить домнишоару Отилию Мэркулеску о наличии в вашем банке кредита в 100 000 леи и выплатить ей проценты или выдать вклад, полной владелицей которого она является, поскольку вклад сделан из сумм, доверенных мне, но по праву принадлежащих ей.

С особым уважением

Леонида Паскалопол.

Паскалопол запечатал и второй конверт, позвонил ла­кею, отдал ему первое письмо, чтобы тот отнес его в банк, и приказал вызвать к следующему дню адвоката. Потом взял флейту, уселся по-турецки на софу под лампадой и усердно начал выводить менуэт Моцарта.

Дня через два помещик отправился к старику с прось­бой отпустить Отилию погулять с ним по шоссе, чтобы не­много развлечь ее после стольких волнений. Скорее в шут­ку, чем всерьез, Паскалопол спросил дядю Костаке:

— Ну а когда же ты позовешь меня, чтобы передать приданое Отилии?

— Позову, позову, — проговорил Костаке, опустив глаза и свертывая сигарету.

— Послушай, Костаке, — пошутил Паскалопол, — ты боишься выпустить деньги из рук. Разве ты не слышал, что люди, которые еще при жизни делают себе гроб или заранее копают могилу, дольше не умирают? Избавь себя от этой заботы и живи, как молодой!

— Отдам, отдам, — бормотал старик. — Что ее — то ее.

— Это, конечно, так, — произнес Паскалопол, имея в виду счет в банке. А довольный Костаке улыбался, счи­тая, что речь идет о пакете, лежавшем под тюфяком.

Сидя в коляске, помещик взял руку Отилии в свои ла­дони и заговорил полушутливо, полусерьезно:

— Я должен сообщить тебе кое-что весьма секретное с условием, что ты пообещаешь никому ничего не говорить. Костаке порядочный человек, как я и ожидал, и он наме­рен с моей помощью положить в банк для тебя более чем достаточную сумму. Все эти дома, эти развалины, тебе не нужны. Таким образом, ты будешь избавлена от столкно­вений с кукоаной Аглае, а не зная о существовании денег, никто не сможет ни в чем тебя упрекнуть. Он собирается это сделать, но ты знаешь, как тяжел на подъем Костаке, хотя у него и добрая душа. Все же я заполучил хороший аванс, и еще раз прошу тебя ничего не говорить ему, во­обще никому не говорить, иначе ты все испортишь. Я по­лучил от него сто тысяч лей, и мне поручено положить их в банк на твое имя. Сейчас ты не можешь воспользоваться ими, потому что, если люди узнают, что у тебя есть деньги, начнутся всякие пересуды. Костаке станут внушать, чтобы он тебе ничего больше не давал. Но ты сможешь воспользоваться этими деньгами, когда лишишься всякой другой помощи. Итак, теперь ты девушка независимая, с приданым, которым нельзя пренебрегать. Чего только не купишь на сто тысяч лей! Целое именье. Теперь я могу ухаживать за тобою на правах жениха, — галантно приба­вил Паскалопол, целуя ей ладонь и тыльную сторону ру­ки. — Теперь ты представляешь завидную партию. Если ты не хочешь принимать меня как претендента на твою руку, то я навсегда останусь добрым другом, который по-преж­нему будет потворствовать всем твоим капризам и с кото­рым ты будешь вести себя непринужденно. Ты можешь быть моей воспитанницей, мы можем блуждать с тобой по белу свету, как уже и прежде делали. Ты не будешь передо мной в долгу, потому что у тебя самой столько де­нег, сколько необходимо, чтобы прожить такой грациозной особе, как ты. Ты довольна?

— Бедный папа, — растроганно проговорила Отилия. — Я знала, что он прекрасный человек! Мне не нужно ни бана, но, я рада, что он думает обо мне. Сегодня вече­ром я ему сыграю на рояле!

А дома Феликс сидел за столом, подперев голову ру­ками. Перед ним лежала тетрадь, в которую он, размыш­ляя, как и Паскалопол, об Отилии, записывал следующие строки:

«Я обидел Отилию, беспрестанно говоря ей о покрови­тельстве и о деньгах. Не нужно так хвастать своим состо­янием, которого я ничем не заслужил, и колоть людям этим глаза. Я должен вести себя скромно и сдержанно, чтобы не подчеркивать тяжелого положения Отилии. Я должен сказать ей правду, что мне необходимо ее присутствие».

XIX

— Не знаю, что и делать с этим Костаке, — говорила Аглае за столом, когда собрались все домашние, в том чи­сле и Стэникэ. — Никогда я так не злилась, как сейчас. Завтра-послезавтра, избави бог, помрет, потому что чего другого и ждать, когда у человека уже был удар, а я сов­сем не знаю, в каком состоянии у него дела. Ресторан он продал Иоргу, а как поступил с деньгами? Куда он их дел? Может, положил в какой-нибудь банк? Но кто об этом знает? А может, держит дома, в суматохе и украсть ведь могут. На Марину положиться нельзя, она украдет, не сморгнув глазом, я уже ее однажды накрыла. А ты, домнул, все хвалился, что, мол, обо всем разузнаешь, — обра­тилась она к Стэникэ, — а сделать, как я вижу, ничего не сделал.

— Должен признаться, — сказал Стэникэ, скромный как никогда, — я ничего не смог выведать.

— Потом хотела бы я знать, составил он завещание или нет. Но как это сделать, если он ничего не говорит? А вдруг я не найду завещания или кто-нибудь его украдет?