Загадка Отилии

Аглае стала уделять много внимания своему здо­ровью. Она вообразила, что у нее ревматизм, какие-то явления артрита, и узнала, что лечение иодом теперь, в теплое время года, было бы весьма подходящим, осо­бенно в виде впрыскиваний. Доамна Иоргу, лечившаяся подобными уколами, поведала ей, что Вейсман, хотя и молод, делает их хорошо и дешево. Ей рекомендовал его один врач, прибегавший к его помощи. Аглае была вынуж­дена вызвать через Феликса Вейсмана и вернуть ему деньги, которые он потратил на извозчика. Все же она уго­ворила его удовольствоваться только пятью леями, потому что, втолковывала она ему, он молод и как бы совершал прогулку на извозчике, к тому же сделал доброе дело, по­мог больному старику. Беседуя с Вейсманом, который чисто профессионально сводил разговор к Симиону, Аглае из­бегала упоминать имя мужа и специально выбирала слова, чтобы дать понять, что между нею и стариком нет ничего общего. Когда Вейсман предложил навестить Симиона, Аглае ответила:

— Как хотите! Можете это сделать из жалости к несчастному.

Ее отношение к Симиону, как заметил Вейсман, своди­лось к фразе «Чем так, лучше смерть» или, в другом варианте: «И юноши умирают на заре жизни, а вот не­счастного старика господь не может прибрать».

— Знаешь, ты только не сердись, — сказал Вейсман Феликсу, когда они оба ясным июньским утром прогули­вались под руку по Шоссе Киселева, — но такой отвра­тительной женщины, как твоя тетка, я еще не видел.

— Она мне вовсе не тетка. Я даже не могу сказать, в каких родственных отношениях мы состоим. Почти ни в каких.

— Она просто баба, настоящая стерва, могу поклясться. Муж ее спятил бы и без всякой болезни. Теперь он счастлив, окруженный ангелами. И это не частный слу­чай. Так будет совершенно неизбежно — подчеркиваю: не-из-беж-но — со всяким, кто женится. Моногамный брак, — Вейсман вновь сбился на парадоксы, в которые ве­рил,— это фальшивый, противоречащий природе инсти­тут. Зоология нас учит, что самец никогда не фикси­руется, разве только на краткий период. Мужчина, живу­щий с одной женщиной, фактически теряет мужское начало. Несколько лет, самое большее до тридцати, пока жен­щина ощущает сексуальную потребность, жена является существом, которое может быть грациозным и покор­ным. Потом, против общего мнения, женщина становится холодной и деспотичной. Исчезнувшая сексуальность оставляет после себя, как и потухший огонь, тяжелый дым: социальные амбиции, неравную любовь к детям, скупость. Большое число так называемых деловых мужчин не что иное, как невольные жертвы своих жен, достигших того возраста, когда у женщин начинают расти усы и волосы на ногах — признак регресса органов внутренней секре­ции. Самую изысканную девушку ты можешь любить, мо­жешь прославлять, но если хочешь, чтобы она осталась неизгладимой в твоей памяти, беги от нее. В античном мире только куртизанка была по-настоящему уважаемой. Моя возлюбленная, о которой я тебе говорил, была ин­теллектуальная девушка, то есть обладала зрелым умом, она понимала, какой крах ожидает ее, и хотела, чтобы мы покончили с собой. Женщина, какая бы она ни была, если она любит мужчину, она бежит от него, чтобы остаться в его памяти светлым видением. Отилия, должно быть, умная девушка. Из того, что ты мне говорил, я заключаю, что она тебя любит.

Феликсу было неприятно, что имя Отилии упоминается другим. И вообще весь этот разговор, касавшийся столь интимных вопросов, ему не нравился, и он опустил голову. Его забавляла запальчивость, с какой Вейсман излагал свою антиматримониальную теорию, но осторожность не позволяла ему верить в нее. Живость товарища увлекла его поначалу, так же как и его проповедь, и перед ли­цом столь неистово развиваемой теории он сам себе по­казался мальчишкой. Однако теперь, когда он тщательно все обдумал, ему стало казаться, что Вейсман говорит ба­нальности. Весьма деликатно он высказал ему это.

— В сущности, ты излагаешь то, что так часто гово­рится в шутку, только у тебя получается более остроумно: не женись на женщине, которую любишь. Но прав ли ты, спрашиваю я себя. Моя так называемая тетка, Аглае, яв­ляется, таким образом, продуктом семьи. Но ведь и брат ее, дядя Костаке, мой опекун, так же жаден и лишен род­ственных чувств. Меня удивляет, что все здесь в Буха­ресте, как я вижу, лишены чувства кровного родства. В семье, в которой я живу, один подстерегает другого и считает каждого способным ради денег на любую подлость. Я не могу вообразить любовь без постоянной близости любящих. Что любовь постепенно превращается в нечто иное, это я признаю. Но существует инстинкт брака, и потому-то все, кто исповедует твою теорию, в конце концов все-таки женятся.

Вейсман выпустил руку Феликса и быстро повернулся к нему:

— Готов расписаться в ложности того, что ты сказал. Здравый смысл твоих слов изобличает принципиальное и ловко скрытое заблуждение. Существуют укоренившиеся привычки, которые заменяют инстинкты. Дай возможность закону устраниться из области любви, и ты увидишь, как исчезнет и инстинкт.