Загадка последней дуэли. Документальное исследование

О тайне рождения поэта они говорили неохотно, в общих словах, но подтверждали, что слышали от старших что-то о любви Марии Михайловны к крепостному, и что Михаил Юрьевич будто бы был сыном этого человека. Никаких других более определенных сведений получить не удалось. Когда я обратился к Марии Ивановне Храмовой, матери тогдашнего директора Лермонтовского музея в с. Тарханах, женщине религиозной и уже весьма пожилой, она мне ответила: «Грех говорить об этом, скажу только, что от старух слышала, что Мария Михайловна была великая грешница и очень несчастная женщина, а больше ничего Вам не скажу».

Таким образом создается впечатление, что нет оснований заподозрить Аббакумова в специальной мистификации. Версия о незаконнорожденном сыне Марии Михайловне Арсеньевой жила в народной памяти, но, по понятным причинам, о ней не любили говорить и знали немногие. Конечно предание, легенду нельзя считать доказательными, но письмо Аббакумова и народная молва, быть может, подсказывают ключ, который откроет нам путь к разгадке одной из тайн жизни великого поэта.

У нас нет прямых подтверждений версии о внебрачном происхождении поэта, таких неопровержимых свидетельств, какими располагают биографы В.А. Жуковского или А.И. Герцена. Но некоторые документы и даже отсутствие их, отдельные намеки в воспоминаниях современников и, наконец, высказывания самого М.Ю. Лермонтова, приводят к выводу, что в письме Аббакумова и тарханской легенде может быть доля истины.

В 1929 году в Пензенском архиве были обнаружены записи заемных писем, выданных Е.А. Арсеньевой Ю.П. Лермонтову и некоторым ее соседям по Тарханам[159] [124].

Известно, что 21 августа 1815 года, когда мальчику не исполнилось еще и года, «вдова гвардии поручица Елизавета Алексеевна, дочь Арсеньева (надо бы — Столыпина, вдова Арсеньева. — В.А. Мануйлов), заняла у корпуса капитана Юрия Петровича сына Лермонтова денег государственными ассигнациями двадцать пять тысяч рублей за указанные проценты сроком впредь на год»[160].

На самом деле, Арсеньева не могла занять такой суммы у бедного капитана в отставке, владельца маленького именьица и села Кропотова[161]. Юрий Петрович получил заемное письмо, вексель, по которому теща обязывалась ему выплатить в течение года эти 25 тысяч рублей. Эти деньги и для гораздо более зажиточной Арсеньевой представляли немалую сумму. Таких денег у Арсеньевой в это время не было и ей пришлось занимать у соседей, помещиков и помещиц, по несколько тысяч рублей, чтобы по частям выплачивать обещанные Юрию Петровичу деньги. Это подтверждают ее заемные письма, выданные ею в том же году на имя Алибановой, Вышеславцевой, Наумовой, Карауловой, Вадковского и других [124].

П.А. Вырыпаев высказал предположение, что эти двадцать пять тысяч рублей были обещаны Ю.П. Лермонтову как приданое за Марией Михайловной [52, 53].

До сих пор не установлено место и время венчания Ю.П. Лермонтова с Марией Михайловной Арсеньевой. Ни втарханских церковных книгах, ни в каких-либо других местах пока не удалось обнаружить записи бракосочетания[162]. Может быть это неслучайно, и брак был заключен всего лишь за несколько месяцев до рождения ребенка, поэтому Арсеньевы не были заинтересованы в сохранении выписки о бракосочетании. Но где бы и когда ни было совершено венчание, ясно, что Е.А. Арсеньева по тогдашним обычаям должна была выплатить приданое за дочь много раньше, а не почти через год после рождения ребенка.

Эти двадцать пять тысяч рублей не могли быть включены в сумму приданого Марии Михайловны. Юрий Петрович получил возможность шантажировать тещу и видимо его молчание, его обещание скрыть «грех» молодой жены были куплены за некую сумму. В таких условиях семейная жизнь Марии Михайловны не могла сложиться счастливо.

П.К. Шугаев, записавший в конце XIX века рассказы тарханских старожилов о семейной хронике Арсеньевых и Лермонтовых, сообщал о том, как третировал Юрий Петрович Марию Михайловну и даже однажды в карете ударил жену кулаком по лицу [206, 499–504; ср.: 138, 56–57].

Трудно найти какие-либо черты внешнего и, тем более, внутреннего сходства Михаила Юрьевича с Юрием Петровичем. Достаточно всмотреться на дошедший до нас портрет холеного, избалованного барина, типичного bon vivan'a Юрия Петровича, чтобы убедиться, насколько далек он от облика поэта, так метко схваченного в беглой мемуарной зарисовке, сделанной однажды И.С. Тургеневым:

«В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое, какой-то сумрачной и недоброй силою, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых широких плечах, возбуждала ощущение неприятное; но присущую мощь тот час сознавал всякий. Известно, что он до некоторой степени изобразил самого себя в Печорине. Слова «Глаза его не смеялись, когда он смеялся» и т. д. — действительно, применялись к нему» [138, 228].