Загадка Пушкина

Я готов даже признать свободолюбца Пушкина вправе воспевать Карла Занда, студента, заколовшего писателя Августа фон Коцебу за его политические взгляды. Точнее говоря, убийца считал жертву автором брошюры «Записка о нынешнем положении Германии», принадлежавшей, впрочем, перу А. С. Стурдзы.

Равным образом все пушкинисты вправе упоминать стихотворение «Кинжал» (1821), воспевающее Занда, и воздерживаться от этических оценок.

Вообще не прошу наделить меня правом чувствовать неодолимую брезгливость по этому поводу. Чувствую, и все тут. А вызванные подобными эксцессами глубокие сомнения в умственной и нравственной полноценности поэта-либерала пускай останутся на моей совести.

Многие современники восприняли высылку юноши на юг как жестокую кару за крамольные стихотворения. И то, и другое не вполне верно. Наказание оказалось весьма мягким, а решающий проступок Пушкина имел слабое отношение к сфере политических идеалов.

Согласно официальной версии, главной причиной наказания послужила ода «Вольность» (1817). В письме гр. К. В. Нессельроде (составленном И. А. Каподистрия и одобренном Александром I) к И. Н. Инзову от 4 мая сказано: «Несколько поэтических пиес, в особенности же ода на вольность, обратили на Пушкина внимание правительства. При величайших красотах концепции и слога, это последнее произведение запечатлено опасными принципами, навеянными направлением времени или, лучше сказать, той анархической доктриной, которую по недобросовестности называют системою человеческих прав, свободы и независимости народов» (оригинал по-французски)¹⁹.

Забавно, что в данном случае официальная мотивировка имперских чиновников совпадала с доминирующей точкой зрения советского литературоведения. К примеру, в «Литературной энциклопедии» читаем: «Политические стихотворения Пушкина — ненапечатанные — распространялись в рукописном виде и сыграли огромную роль. Правительство Александра I, обеспокоенное популярностью вольнодумных стихотворений („Вольность“, „Деревня“, „Ноэль“, политические эпиграммы), намеревалось сослать Пушкина в Сибирь, но благодаря заступничеству друзей (Жуковского, А. Тургенева, Карамзина) Пушкин в мае 1820 был выслан на юг России»²⁰.

Впрочем, ода «Вольность» уже давно ходила в списках и была известна властям²¹. А совсем незадолго до инцидента, в конце 1819 г., Александр I изъявил желание ознакомиться со стихотворениями Пушкина, распространявшимися в рукописях (вероятно, получив донос об их антиправительственном содержании). При посредничестве П. Я. Чаадаева и с ведома автора пред царские очи было представлено стихотворение «Деревня». Прочитав его, император растрогался и велел передать благодарность Пушкину «за добрые чувства, которые его стихи вызывают»²².

Таким образом, подлинная причина опалы далеко не очевидна, но ее убедительно вскрыл в своем исследовании М. А. Цявловский: «можно предполагать с большой долей вероятности, что дело о высылке Пушкина было возбуждено в связи с распространявшимися во второй половине 1819 г. эпиграммами Пушкина на Аракчеева, ода же „Вольность“, сыгравшая в конечном счете официально решающую роль, не была поводом к расследованию о противоправительственных стихах Пушкина»²³.

Также Ю. М. Лотман отмечает, что стихотворением «Ноэль» и эпиграммами Пушкин нанес царю личное оскорбление, а «мнительный и злопамятный Александр мог простить самые смелые мысли, но никогда не прощал и не забывал личных обид»²⁴.

Заслуживает внимания свидетельство Я. И. Сабурова, сообщившего П. В. Анненкову, что «дело о ссылке Пушкина началось особенно по настоянию Аракчеева»²⁵.

Ничего удивительного. Вот текст эпиграммы, написанной, судя по всему, в марте 1820 г. (II/2, 1070).

На Аракчеева

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
Бляди грошевой солдат. (II/1, 126)

Этот крайне грубый и плоский стишок безусловно принадлежит к числу тех эпиграмм, о которых В. С. Соловьев писал, что они не только «ниже поэтического достоинства Пушкина», но и «ниже человеческого достоинства вообще, и столько же постыдны для автора, сколько оскорбительны для его сюжетов»²⁶.

Последний стих указывает на любовницу всесильного временщика Настасью Минкину, дворовую девку, которую жестокий и угрюмый Аракчеев обожал²⁷.

Допустим, пламенную страсть чудовища к мерзавке сложно назвать чувством. Возможно, пушкинскому кодексу чести не вполне соответствовал фанатично преданный императору, щепетильный и не бравший взяток граф. Но легко представить, до чего рассвирепел Аракчеев.