Загадка Скапа-Флоу

В десяти шагах от меня стоял «Старик», неподвижный, как темная статуя в тумане.

— Господин капитан, впереди по правому борту лоцман! — произнес я вполголоса. Мой голос немного дрожал, и это мгновение было самым прекрасным за все время моего пребывания на «Сан-Франциско».

— Вы что, принимаете меня за глухого? — был его ответ. — Я слышу это уже давно.

Я вернулся в штурманскую рубку. «Старик» последовал за мной по пятам:

— Спуститесь на палубу и примите лоцмана. — И, когда я уже направился выполнять его распоряжение, добавил как бы против воли: — На этот раз Вы все сделали хорошо.

Это было высшей похвалой, которую я когда-либо от него слышал.

С тех пор он стал относиться ко мне любезнее. И когда мы на обратном пути были в ста двадцати милях от побережья, он отослал меня с мостика вниз. Последние три дня я вообще не должен был более нести никакую вахту, а лишь играть роль пассажира и, при необходимости, быть готовым снова заняться радиопеленгацией.

Однако при всем этом я все еще испытывал страх перед морским арбитражным судом. Бусслер же полагал, что слушание дела может и вовсе не состояться, так как, в конце концов, никто не погиб и не пострадал.

Когда мы прибыли в Гамбург, я бросился на почту. На мое имя вызова не было. Не получили его и «Старик» с первым офицером.

Я облегченно вздохнул. Но вечером на борт прибыл капитан Шумахер из управления. Он исчез в капитанской каюте, и когда они вышли снова, «Старик» сказал мне мимоходом:

— Прин, слушание дела в морском арбитражном суде в Бремерхафене через три дня.

— Теперь они доберутся до нас! — добавил Бусслер.

В девять часов утра следующего дня на борт пришел вахтенный капитан. Это был пожилой лысый человек с седой бородой. Мы сели вместе в пустой кают-компании, и я заказал для него грог и бутерброды с ветчиной. Он рассказал мне, что раньше он был капитаном судна вдвое больше нашего. В течение двадцати лет! А теперь, когда он состарился, его просто списали с пенсией в сто восемьдесят марок в месяц… Он спросил, можно ли ему забрать с собой оставшиеся бутерброды для жены и, получив мое согласие, с застенчивой улыбкой тщательно завернул их и сунул в сумку.

Чтобы не смущать его, я отвернулся: «Что с ним стало!? И что станет теперь с мной? Через три дня предстоит слушание дела»…

В ночь накануне суда я был на вахте. Это было хорошо, так как я все равно не смог бы заснуть…

Мы стояли в длинном, темном коридоре старого административного здания в Бремерхафене: «Старик», первый офицер, я и несколько человек из команды. Сразу вслед за нами прибыли и офицеры с «Карлсруэ».

Холодное приветствие…

Мы стоим перед большой коричневой дверью в зал заседания, а офицеры «Карлсруэ» — у окна напротив.

День пасмурный, и от этого в проходе, в котором мы стоим, царит полумрак.

— Не переживай, Прин, патент не стоит этого, — утешает меня «Старик».

Мимо нас проходит худощавый мужчина с козлиной бородкой и в очках. Все дружно приветствуют его. Он холодно кланяется в ответ и исчезает в зале заседаний.

— Это рейхскомиссар, — пояснил нам «Старик», — своего рода государственный адвокат на процессе.

После него прибывают еще несколько господ с портфелями, которые выглядят довольными и благополучными. Один из них, улыбаясь, даже кивает нам головой.

— Заседатели, — поясняет «Старик», — все они из Бремена и окрестностей.

— Для нас, гамбуржцев, это плохо — мрачно резюмирует Бусслер.

Наконец, в последнюю очередь примчался маленький господин в черном костюме и проскользнул в зал заседаний, как крот в нору. Это был сам председатель. Сразу после этого нас приглашает судебный клерк.

Большой унылый зал. За столом — председатель с заседателями. Слева от них — рейхскомиссар.

Мы подходим к столу и передаем наши патенты и трудовые книжки.

— Надеюсь, что мы увидим их снова, — шепчет мне Бусслер.

Затем нас рассадили.

Председатель объявляет об открытии слушания.

Первым заслушивается капитан «Карлсруэ». Он выступает очень решительно. Он поясняет, что «Карлсруэ» из-за непогоды и повреждения машины стал на якорь. Впрочем, он сделал все необходимое: в колокол звонили через короткие промежутки времени, а при нашем приближении был дан предупредительный сигнал.

Закончив давать показания, он кланяется суду и отступает в сторону. В целом он оставил после себя хорошее впечатление.

Затем приступает к даче показаний наш «Старик». По его признанию, у него нет собственных свидетельств. Во время происшествия его лихорадило, и он с высокой температурой был в своей каюте.

— Так-так, — говорит рейхскомиссар. — А Вы не могли пригласить на время болезни другого капитана?

— Не мог же я знать заранее, что заболею гриппом, — грубо отвечает наш капитан.

На этом он и заканчивает. Пока все складывается в пользу «Карлсруэ».

Вызывают Бусслера. Они берут его в оборот чертовски жестко. «Почему он не стал на якорь с наступлением плохой погоды?». — Он возразил, что на середине фарватера этого нельзя было делать. «Почему он не уменьшил ход?». — Он и так следовал средним ходом, был его ответ.

— Средний ход — это полумера, — возразил комиссар. — Вы должны были следовать малым ходом.