Загадка тетрадигитуса

– Что ж… – Бурхардт пожал плечами, – если вы так настаиваете, пожалуйста. Собственно, мне и рассказывать-то особо нечего. Приняв должность хранителя собрания редкостей египетского хедива, я с головой ушёл в составление каталогов и классификацию экспонатов. Это было такое время…

И он мечтательно причмокнул, вспоминая что-то очень для себя приятное.

– Сведения об интересующем нас предмете содержались в одном из тысяч пергаментных свитков, от которых буквально ломилось собрание. Никто и никогда не делал попытки их разобрать и упорядочить, так что я буквально блуждал в потёмках. Прошло не меньше трёх лет, прежде чем я наткнулся на упомянутый манускрипт. Он был составлен неким египетским учёным в семнадцатом веке, после посещения древнего христианского монастыря в сирийской Маалюле. Он провёл в там долгих пятнадцать лет, и всё это время пядь за пядью обшаривал склоны ущелья – того самого, возникновение которого приписывалось силе молитвы святой Фёклы. И в итоге добился успеха: нашел засыпанную обвалом пещеру и сумел, пробившись сквозь сплошные завалы, проникнуть внутрь. Надо сказать, что пещеры в тех краях не редкость – склоны по соседству с монастырём источены ими, как швейцарский сыр дырками. Что именно он там нашёл, египтянин никому не сказал, а заперся в дальней келье и не выходил из неё три года. А когда вышел – при нём были два пергаментных свитка. Один из них он оставил монахиням, второй же забрал с собой в Александрию, причём в монастырских хрониках отмечено, что кроме свитка он забрал с собой некий ковчежец, найденный, видимо, в той пещере. Монахини ему не препятствовали, их мало интересовали древние находки.

Позже до матери-настоятельницы дошли слухи, что тот египтянин, добравшись до Александрии, пошел в хранители библиотеки халифа. Он прослужил в этом качестве почти тридцать лет – срок более, чем почтенный, если учесть, что к моменту отъезда из Маалюли ученому было не меньше семидесяти. Позже библиотека халифа перешла во владение Ибрагима-паши, деда нынешнего египетского хедива, Тауфик-паши. Где и пребывали в забвении вместе с прочими редкостями…

Немец мелко заперхал, сгрёб со стола свой стакан и надолго приник к нему – в отличие от стакана Берты, в этом было разведённое водой кислое красное вино из местных виноградников. Похоже, подумал Виктор, старик отвык произносить длинные речи. Неудивительно – слушатель из МакГрегора никакой, ему только дай волю самому поораторствовать….

Стакан стукнулся о столешницу – профессор, наконец, закончил утолять жажду.

– Когда я заинтересовался манускриптом и ковчежцем то обнаружил, что кроме них египтянин оставил ещё и письмо. Если вкратце, то суть его сводилась к следующему: автор сумел разобрать письмена, оставленные древними, мудрыми обитателями нашего мира еще до Всемирного Потопа – разобрал, прочёл, а прочтя, ужаснулся. После чего потратил долгие годы, изыскивая способ исчислить меру Добра и Зла, которые способны принести в подлунный мир знания, изложенные на металлических листах. И потерпев неудачу, уничтожил плоды своих незавершённых трудов, а вместе с ними и некий "ключ", позволивший прочесть данный текст, поскольку ничего общего с известными языками тот не имеет, и скудный человеческий разум бессилен проникнуть его тайну.

Бурхардт сделал паузу.

– Я едва не помешался, пытаясь проникнуть в тайну этого "ключа", но все мои усилия оказались напрасны. И тут стоит вернуться к свитку, оставленному в Маалюле. Его, разумеется, прочли – египтянин писал на классическом коптском языке, так что проблем с переводом и пониманием не возникло. Смысл прочитанного остался для монахинь тёмен, однако, они аккуратнейшее сохранили свиток в собрании монастырских рукописей – так он и лежал том, пока в документу не проявил интерес некий итальянский путешественник, случайно оказавшийся в монастыре.

Согласно строгим монастырским правилам, доступ к документам мог получить любой желающий, но снимать копии, как и делать любые записи, было категорически запрещено. Итальянец, ознакомившись с манускриптом, тоже отправился в Александрию, видимо, намереваясь продолжить расследование. Лучше бы он этого не делал…

Бурхардт снова мелко закашлялся и зашарил по столешнице в поисках стакана. Уэскотт торопливо наполнил его вином из оплетённой тростником бутыли. Немец благодарно кивнул и стал пить – долго, жадно.

– …итак, принимая дела в качестве хранителя собрания редкостей хедива, я наткнулся на весьма любопытную запись.

Профессор закатил глаза к потолку.