Загадка Ватикана

— Правильно,— поддержал его каноник,— и это только укрепляет меня во мнении, что в этом подозрительном тексте встречаются слишком сомнительные с точки зрения истинного христианина места. Timeo Danaos et dona ferentes[24]!

— И как это понимать? — спросил Адриан Сальва, просунув палец между целлулоидным воротничком и своей натертой шеей.

Тортелли напыжился. Он вовсе не прочь был утереть нос этим ученым иностранцам, которые имели дерзость выйти на прогулку в сады Его Святейшества, не испросив на то специального разрешения.

— Вергилий в “Энеиде” вложил эти слова в уста великого жреца Лаокоона, убеждавшего троянцев не тащить в свой город деревянного коня, которого греки коварно оставили на берегу моря. Другими словами: не следует доверять игрушкам, которые предлагают нам слишком любезно. Кто знает, какие злокозненные неожиданности спрятаны там внутри? Но, поскольку время обеденное, позвольте мне пойти и спрятать рукопись в надежное место.

— Нет, нет, оставьте! Я сам займусь “Житием”.

— А почему вы, монсеньор? — резко спросил каноник.

— Потому что я за нее отвечаю. Представьте себе, что она потерялась...

Тортелли кусал себе губы. Его лицо побледнело от трудно сдерживаемого гнева. Получается, что его подозревают в намерении похитить рукопись!

— Благодарю за доверие! — пролаял он, перед тем как широкими шагами удалиться в направлении главной конторы Святой Конгрегации.

Монсеньор Караколли, Сальва и Стэндап вернулись в зал святого Пия V через застекленную дверь, взяли рукопись, которая оставалась лежать на столе и с некоторой торжественностью отнесли ее главному библиотекарю Ватикана, отцу Грюненвальду, который у них на глазах положил ее в сейф, где хранились затребованные сочинения. После чего все врозь отправились обедать.

Сальва смотрел на Рим глазами вечно влюбленного. В той же степени, в какой он ненавидел историю древних римлян, с их крестьянской, законопослушной и военной психологией, он всегда поддавался очарованию их города. Он любил посидеть на террасе Трех Ступенек, на Пьяцца-Навона, с удовольствием любовался голубями, стаи которых кружились над фонтанами Нептун и Моро. Он заказал мозговую кость, запил ее орвието, потом, насытившись, продолжил свою медленную прогулку в направлении Пантеона. Чтобы выйти на Корсо, он шел попеременно то по Виа-Пастини, то по Виа-дель-Семинарио.

В тот вечер ноги привели его на Пьяцца-ди-Пьетра и он задержался возле колонны храма Адриана, на месте которого теперь высится другой храм — храм Биржи. Но когда он уже собирался войти в небольшую albergo Cesari[25], где Ватикан предоставил ему скромный приют, к нему скользнула легкая тень: молодая, довольно красивая женщина, одетая в джинсы и голубую рубашку, на певучем французском языке представилась журналисткой “Стампы”. Ей, мол, уже известно, что найдена рукопись “Жития святого Сильвестра”.

— Новости распространяются быстро,— заметил Сальва.— Но каким образом эта старая тарабарщина может интересовать такую современную особу, как вы?

— Ходят слухи, что эта рукопись может взорвать Ватикан,— ответила она с невозмутимой серьезностью.

— Поверьте, мадемуазель, все это вранье высшей пробы.

Она казалась разочарованной и, сделав ему скромный реверанс, словно маленькая девочка из хорошей семьи, попросила извинения и удалилась вприпрыжку.

“Ох, уж эти мне итальянцы!” — подумал Сальва.

Однако этот маленький инцидент не мог его не встревожить. Кто сообщил “Стампе”, что обнаружена рукопись и что документ весьма вероятно может оказаться опасным?

На следующий день, когда он вошел в зал святого Пия V, он понял, что история раздулась, как лягушка из известной басни. Там восседал кардинал Бонино собственной персоной. Его сутана алым пятном выделялась на декоративном убранстве библиотеки. Каноник Тортелли сидел по правую его руку и не скрывал своей гордости.

Как только Сальва расположился в кресле, Стэндап начал переводить дальше:

“Свое небесное образование Базофон должен был получить в течение первых шести месяцев пребывания в Раю, причем эти шесть ангельских месяцев соответствовали шестнадцати земным годам.

Однако выдающиеся профессора не были полностью удовлетворены своим учеником. Вне всякого сомнения, заучивал он все легко — память у него была превосходная. Но его воображение работало еще лучше. Он беспрерывно шутил и дурачился там, где правила хорошего тона требовали быть спокойным или, по меньшей мере, внимательным. Ведь все это происходило на Небе!