Загадка Заболоцкого

Это объясняет концовку стихотворения. Если бы мы, читатели стихотворения и потенциальные поедатели супа, могли обрести ви́дение юродивого, который лицезрит блаженное младенчество растений в сиянии лучей, мы знали бы, что растения пожертвовали своими жизнями, чтобы мы могли жить. Ведь они умирают и рождаются снова благодаря нашему чтению и будущей еде. Как отмечает Фрейдин, обсуждая евхаристическую тематику у Мандельштама:

Что делает евхаристию уникальным даром, так это особые вечные часы, которые создает таинство. И так же, как евхаристия подражает вечере Христовой и таинственным образом воссоздает ее постоянно повторяемым благодарением, так и поэзия приближается к вечности и «подражает» Христу, следуя принципу «благодарения» [Freidin 1987: 120][226].

Если бы мы могли смотреть внутрь земли, по Заболоцкому, мы бы упали на колени в благодарении и почитании перед кипящей кастрюлей с овощами:

мы, верно б, опустились на колени
перед кипящею кастрюлькой овощей.

В заключительном акте «снижения» мы опустимся на колени, так же как овощи опустятся в кипящую воду ада в предпоследней строфе. Более того, теперь мы склоняемся перед тем же алтарем-кастрюлей, в которую мы, в нашей прежней богоподобной роли, бросали овощи, когда начинали готовить суп.

Этот последний жест резюмирует суть стихотворения и, по сути, суть личного богословия Заболоцкого. Кастрюля с супом реальна. Это обед. Это часть обыденной жизни, которая составляет центральный элемент его ранних стихов и многих поздних стихов 1950-х годов. Однако поэт призывает нас поклоняться кастрюле не потому, что она означает обед, а мы голодны, а потому, что она знаменует высшую реальность, неразрывный союз духовной и материальной жизни. Подобно иконопочитателю, но безрелигиозному, Заболоцкий утверждает роль тела и материи в спасении и по-своему разделяет убежденность иконопочитателей в том, что «Божественное… доступно через материальное…, его можно… не только видеть, но и вдыхать, вкушать» [Федотов 2015: 43; Пеликан 2009: 119]. Успенский пишет о евхаристии, но его высказывание можно также отнести к стихотворению Заболоцкого и отраженной в нем обэриутской идеологии:

Вера Церкви отличается… тем, что она конкретно, физически причастна своему объекту. И вера эта в конкретном общении становится видением, знанием, общностью жизни с Ним. Эта общность жизни осуществляется в Евхаристии [Успенский 1997: 586][227].

При всей своей гротескности и описании бахтинского «снижения» Заболоцкий, в конце концов, отстаивает традиционные религиозные ценности, хотя и в своей собственной, своеобразно-обэриутской манере. Сознательно или бессознательно он опирался не только на богословие иконы, но и на визуальную образность и устройство иконы. Несмотря на неявную православность его творчества, он не обряжается в мантию откровенно религиозного поэта. Скорее в поразительных образах «Обеда», «Красной Баварии» и ряда других стихотворений Заболоцкий передает взгляд современного юродивого на конфликтное, но и неизбежное переплетение русской православной культуры и советской действительности.

Глава шестая Ортодоксия и ниспровержение

СОВЕТСКАЯ ОРТОДОКСИЯ И РЕАЛЬНОСТЬ РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Гнетущая ортодоксальность культуры и мертвящий дух конформизма, пустившие корни в 1930-х годах…

Шейла Фицпатрик. Культурный фронт: власть и культура в революционной России

Тридцатые – коллективизация, украинский голод, процессы, 1937-й – и притом вовсе не подавленность, но возбужденность, патетика, желание участвовать и прославлять…

Лидия Гинзбург. И заодно с правопорядком…