В 1934 году, приехав в Култук, я был изумлен: от железнодорожной станции до Аршана курсировал пассажирский автобус. В нем мне удалось тогда добраться до Тункинской долины. Появились грузовые автомашины, тракт был значительно усовершенствован. Автомобильные гудки вспугивали медведей, нередко выходивших из лесу на проезжую дорогу.
В 1948 году для исследования Баргузинской долины я пользовался конной тележкой, которую мне дали в одном колхозе. Достать ее было нелегко, так как главным средством сообщения по Баргузинской долине к этому времени стали уже автомобили. Я предпочитал тележку и коня, потому что они давали возможность чаще останавливаться, проезжать по неудобным для машины местам. Вообще говоря, лошадь удобнее в некоторых отношениях для исследований. На ней едешь медленнее, чем на машине, и больше замечаешь в природе.
В начале 50-ых годов, когда я занялся изучением самих берегов Байкала, мне приходилось пользоваться гребной лодкой, в такой лодке проще останавливаться, легче приставать к берегу. Во время непогоды ее можно вытащить из воды и спокойно отсиживаться в палатке на берегу.
Потом на озере появилось много моторных катеров. Я пользовался ими, когда надо было ускорить работу.
Байкал с каждым годом становится все доступнее и доступнее. Каждое лето сюда приезжает много экскурсий. Но население и хозяйственные предприятия распределены по берегам неравномерно. Заселены южный и юго-восточный берег, а также частью западный – в районе Малого моря. Северная часть озера до сих пор почти безлюдна, и здесь довольно хорошо сохранилась дикая природа, общение с которой доставляет человеку большую радость. Здесь на самых берегах лес состоит еще из вековых кедров, сосен и лиственниц. Иногда можно встретить медведя, косулю, кабана, оленя, а то и сохатого. В северной части озера живет еще много нерпы. Ее можно заметить, когда она выныривает из воды, чтобы подышать, или когда вылезает на берег, чтобы полежать на камнях.
Берега в северной части Байкала мало пригодны для заселения. Над озером здесь с двух сторон поднимаются крутыми склонами высокие горные хребты: с запада Байкальский, с востока Баргузинский. На больших участках берегов волны подтачивают отвесные утесы. Мест, где может поселиться свободно человек, здесь мало.
К сожалению, даже здесь нередко губят природу. О сохранности природы в южной части Байкала и говорить не приходится. Там, где на берегу проходит железная дорога, лес сильно пострадал от вырубок.
По всему озеру сильно уменьшилось количество рыбы и нерпы. Обеднела животными и прибайкальская тайга. Уже давно был почти целиком истреблен соболь. Только после Великой Октябрьской социалистической революции, в 1926 году, на северо-восточном берегу Байкала был устроен Баргузинский заповедник. Это помогло не только сберечь прибайкальского соболя от поголовного уничтожения, но и вновь его размножить. Но главное даже не в этом. В заповеднике, который существует и сейчас, хорошо сохранилась вся природа прибайкальской тайги. А охрана Байкала – дело весьма и весьма важное.
Тридцать лет назад прибайкальская тайга почти совсем не была тронута человеком. Мы подолгу ходили тогда небольшим отрядом по безлюдным горам Хамар-Дабана. Дикая тайга прекрасна! Но безлюдье и глухомань были таковы, что, бывало, соскучишься по человеку. Когда долго путешествуешь по первобытной тайге, то обрадует даже пень срубленного дерева. Увидишь такой пень и представишь, что здесь был человек, – вероятно, охотник. Когда пни начнут попадаться чаще, то догадываешься, что это признак близкого жилья.
А теперь срубленные деревья в тайге, и особенно по берегам Байкала, вызывают возмущение. Особенно когда рубят деревья необдуманно. В 1956 году мне пришлось подниматься по заброшенному Лангатуйскому тракту от устья реки Мурин, впадающей в Байкал, на Морскую гору. Старый тракт зарос мелкими деревцами, среди которых вилась конная тропа. А по сторонам стояла старая тайга. Но что это? Все могучие кедры по обеим сторонам тропы спилены года два назад, и ни один из них не вывезен. Не обрублены даже кроны. И так бессмысленно, бесполезно громадные кедры истреблены на огромной площади. Позже я узнал, что кедры спиливались для выделывания бочечной клепки из толстых стволов. Но по чьей-то бесхозяйственности дело не было доведено до конца.
Еще того хуже. Недавно одному научному работнику пришла мысль отгадать – в какие годы за прошлые столетия уровень Байкала особенно высоко поднимался.
Стал он это делать, спиливая деревья и измеряя годовые кольца на стволах прибрежных деревьев. Он считал, что особенно тонкие кольца, свидетельствующие о слабом росте, показывают, что в том году деревья были подтоплены байкальской водой. Вопрос этот малоинтересен и практически не нужен. А между тем спилили массу великанов-деревьев, украшавших дотоле многие живописные уголки Байкала.