Загадки и трагедии Арктики

Его миновали жандармская пуля и столыпинская петля. Погиб Русанов, а он блестяще довершил начатое старшим товарищем на Шпицбергене. Разбилась «Италия», а он, вложив все свое знание законов Крайнего Севера в дело спасения ее экипажа, спустя три года осуществил великолепный исследовательский полет на дирижабле «Граф Цеппелин» над всей Западной Арктикой. Во всех его экспедициях ни разу не было жертв, не было тяжких травм или каких-либо крупных ЧП. Счастливчик? Везунчик? Безусловно, но вспомним на секунду восклицание А. В. Суворова по поводу «везений»: «Помилуй Бог! Надо ведь когда-нибудь и умение!»

Весной 1938 г. спасательная воздушная экспедиция на трех тяжелых самолетах приступила к эвакуации зимовщиков, на судах остался минимум команды, чтобы с началом летней навигации вывести пароходы изо льдов. Начальник каравана слал на Большую землю радиограмму за радиограммой, настаивая на том, что он должен остаться на борту «Садко» до полного завершения операции по выводу судов, однако всякий раз ему отвечали, что интересы его института настоятельно требуют возвращения директора в Ленинград.

Это тревожило: он не мог не понимать, что кому-то на Большой земле не терпится возложить на него и таких же, как он, ни в чем не виноватых людей, ответственность за срыв предыдущей навигации. По хмурым лицам пилотов, проводивших эвакуацию, по тому, как избегали они глядеть ему в глаза (а среди летчиков был и его давний товарищ А. Д. Алексеев), по их репликам и недомолвкам Рудольф Лазаревич, несомненно, догадывался о том, что ждет его на материке.

18 апреля 1938 г. он издал свой последний приказ по каравану, передав обязанности начальника капитану «Садко» Н. И. Хромцову. Профессор поблагодарил товарищей по труднейшей экспедиции, пожелал удачи остающимся во льдах. И превратился в рядового пассажира. Два дня спустя он занес в дневник: «Вечером было заседание, на которое я не получил приглашения. И не пошел. Потом вернувшиеся с собрания рассказывали, что меня там чистили. Много клеветы и грязи... Не знаю, как дальше работать... Надо крепко держать себя в руках, чтобы не потерять мужества. Лишь бы только выдержало сердце. Иногда мне кажется, что оно готово выскочить из груди, так сильно болит».

Вскоре Самойлович возвратился в Ленинград и вновь приступил к работе в Арктическом институте. Но взгляните на документ, хранящийся ныне у старшей дочери профессора Софьи Рудольфовны. Это письмо на институтском бланке, датированное 4 июня 1938 г.: «Дирекция Всесоюзного Арктического института просит Вас освободить к 6 июня с. г. занимаемый Вашей легковой машиной гараж, арендованный институтом и находящийся на пр. Кирова, д. № 26/28». Подписан этот воистину уникальный документ заместителем директора по хозяйственной части Беляевым — завхоз требует, чтобы директор убрал свою машину из гаража, да поживее! Не может не сложиться впечатления, что т. Беляев хорошо осведомлен о грозных событиях, неумолимо надвигающихся на директора, может быть, даже принимает в них посильное участие...

В августе Самойлович уехал в кисловодский санаторий. Приняли его там прекрасно, почти ежедневно он встречался с отдыхающими из окрестных здравниц, рассказывал им о том, что происходит в Арктике. Рудольф Лазаревич был прирожденным оратором, он завораживал слушателей, и те в прямом смысле слова носили его на руках, осыпали цветами. В один из дней к санаторию подъехала черная легковая машина и увезла профессора на вокзал. Никаких достоверных (подчеркну это особо) свидетельств о его судьбе с тех пор не появилось.

Об аресте «врага народа» Самойловича, о том, в чем его обвиняют, сообщений не последовало ни тогда, ни позже. Известно только, что в одной из столичных тюрем у его жены, приехавшей из Ленинграда, до ноября 1938 г. принимали передачи и деньги, а потом прекратили. Рудольф Лазаревич Самойлович исчез, ушел в небытие, и сам он, и его дела, и память о нем...

Весной 1957 г. его дочери получили справку о том, что приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 4 марта 1939 г. (расстрел с конфискацией имущества) «по вновь открывшимся обстоятельствам» отменен и «дело прекращено за отсутствием состава преступления». Согласно другой справке, выданной в 1957 г. Сокольническим загсом г. Москвы, заключенный Самойлович Р. Л. умер 15 мая 1940 г. Там, где полагается указать причину и место смерти,— чернильные прочерки.

Доверять дате «1940 г.» нет никаких оснований: соответствующим ведомствам, как теперь выяснилось, для статистики оказалось «выгодным» разбрасывать даты подлинных смертей репрессированных людей, дабы 1937—1938 гг. не столь разительно отличались от соседних лет!