Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Однако Робеспьер остался практически в одиночестве и в конце концов сам снял свои возражения, боясь слишком резко идти против популярного общественного течения. 20 апреля 1792 года король предложил начать войну, эта война продлится 20 лет с лишком, сметет с лица земли и французское королевство, и его наследницу – Республику, и Империю, разрушит все учреждения Европы и построит новые.

«Безумная политика!» – скажем мы, и она действительно была безумной. Но… она пользовалась большой популярностью.

Но какую же причину выдвигали, чтобы объявить войну? Зачем к ней стремились жирондисты, и как они мотивировали свою позицию?

Через три недели после начала работы Законодательного собрания на трибуну поднимается Жак Бриссо. Прежде чем следить за его речью, познакомимся с этим человеком. Оценки, которые ему давали, несколько противоречивы.

Родился Бриссо в Шартре в 1754 году, то есть был ровесником Барера и Талейрана (Верньо, о котором пойдет речь ниже, был на год старше). Происходил он из весьма религиозной семьи (его любимая сестра была набожна до экзальтации, а брат пошел в монахи). Жак, прихватив к фамилии название родной деревни, стал подписываться «Бриссо де Варвилль»[58].

Бриссо писал книги, занимался, в том числе, социальными проблемами. Он посещал Англию (эту Мекку конституционалистов), Голландию, Америку – страны, где можно было учиться, как строить конституционную монархию или республику. Из учтивости можно было бы сказать, что он был энциклопедичен, но правильнее определить это словом «разбрасывался». К примеру, он, среди прочего, занимался проблемой негров и был, вместе с Мирабо и Клавьером, основателем «Общества друзей черных».

Жена его была гувернанткой в доме Орлеанов (опять и опять мы возвращаемся к этому дому!). Это как-то раз выручило Бриссо, когда он попал в Бастилию, видимо, безвинно, но думается, что он легко отделался (просидел всего 2 месяца) не столько благодаря своей невиновности, сколько благодаря связям. Он и сам несколько позже служил у Дюкре, герцогского канцлера. С начала революции, как и прочие ведущие политики, стал издавать свою газету, которая называлась «Патриот».

Общее мнение о Бриссо сводилось к тому, что он был большой интриган; различие лишь в том, что недоброжелатели утверждали, что он был интриган в свою пользу, а доброжелатели – что он был интриган бескорыстный и вел интриги в пользу общества (по крайней мере – в его понимании). Второе больше похоже на правду, потому что, в общем, все согласны, что он был человек бескорыстный, неподкупный (но он, в отличие от Робеспьера, не умел щеголять своей неподкупностью) и даже простодушный, которого скорее дурачили другие, чем он сам дурачил их. Несомненно, во всяком случае, что он всегда жил небогато и постоянно был в долгах. И тем не менее был даже создан глагол «бриссотировать», обозначавший – красть.

А политические комбинации Бриссо действительно были сложными, макиавеллистичными. Это можно заметить и в его агитации в пользу войны.

Еще в декабре 1791 года Бриссо заявлял в якобинском клубе: «…Народу, достигшему свободы после 10-векового рабства, необходима война. Нам нужна война, чтобы прочно утвердить свободу, чтобы исцелить ее от пороков деспотизма, чтобы удалить людей, которые могли бы погубить ее…»

Все же осенью Бриссо еще не требовал войны. Речь шла только об эмигрантах. Хотя в стране пока что сохранялось относительное спокойствие, но эмиграция уже приняла массовый характер. Кстати сказать, именно поэтому жертвами революции в основном стали как раз не яростные ее противники (те, в большинстве своем, эмигрировали вскоре после 14 июля), а как раз те, кто начинал революцию (о них говорит знаменитая фраза Верньо, которую мы еще услышим).

Эмигранты ведут себя по-разному. Одни примирились с тем, что им пришлось уехать – навсегда или на время, и сидят тихо, занимаются своими делами. Но немало тех, кто группируется в Кобленце или других местах близ границы (для простоты обычно говорили попросту «собрались в Кобленце»), кто считает происходящее во Франции национальной катастрофой и рвется к реваншу.

Возможно, в чем-то эти эмигранты были правы, но этот вопрос мы обсуждать не будем и посмотрим на вещи с позиций сторонников происшедшего. Для них, разумеется, реваншистские стремления эмигрантов преступны, и вопрос лишь в том, как именно на них отвечать.

Войной – полагает Бриссо. По крайней мере угрозой войны. Надо потребовать от иностранных держав, прежде всего от Австрии, чтобы она перестала потакать эмигрантам, выслала их из страны или хотя бы из городов близ границы, а в противном случае начать войну с державами.

Бриссо был прав, по крайней мере, в одном: эмигранты в Кобленце действительно рвались к реваншу, короля за недостаточную решительность в борьбе с революцией презрительно именовали «гражданин Капет», а неэмигрировавшим дворянам девушки иронически посылали прялку и веретено.

Разумно ли это? Действительно ли эмигранты настолько опасны? И если даже опасность так велика – то следует ли грозить войной?