Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Энгельс писал все это, уже умудренный опытом последующих событий. Он, как и мы, знал, что жирондисты даже были отчасти правы: идеи и учреждения революционной Франции действительно были распространены по миру с помощью победоносных армий Наполеона. Но он знал и другое: насколько все идеи Просвещения оказались скомпрометированы тем, что их навязывали насильно.

Робеспьер более или менее понимал это еще в 1791 году. «Самая сумасбродная мысль, какая могла бы прийти в голову политику, – пишет он в начале 1792 года, – это думать, что достаточно одному народу прийти с оружием в руках к другому народу, чтобы заставить последний принять его законы и его конституцию. Никто не любит вооруженных миссионеров».

Именно вопрос о войне или мире рассорил Робеспьера с жирондистами и, в конечном счете, привел к катастрофе сначала их, потом его.

Впрочем, может быть, все было наоборот: не потому Робеспьер рассорился с Бриссо, что у них были разные взгляды на этот (пусть и весьма принципиальный) вопрос, а Робеспьер не любил Бриссо, завидовал ему и потому пошел по пути «раз Бриссо за войну – я буду против»[60]? Точно сказать трудно. Определенно лишь можно сказать, что в данном вопросе Робеспьер занял гораздо более ответственную позицию, позицию политика, а не политикана.

А вот поведение Бриссо можно назвать макиавеллизмом, хотя, пожалуй, правильнее считать его безответственностью. Чувство ответственности – вот чего жирондистам, при всех их талантах, катастрофически недоставало.

Но они добились своего. Весной министры-фейяны получили отставку и в новое правительство вошли, как тогда говорили, «министры-патриоты», то есть друзья жирондистов. Следует трагический эпизод 20 апреля. Но прежде чем рассказать о нем – один комический эпизод.

Ролан, новый министр внутренних дел, явился к королю… не так одетый. То есть он конечно же был одет вполне прилично (пора санкюлотов, щеголяющих рваными штанами, еще не пришла), но он был в башмаках! Церемониймейстер не мог не пустить министра к королю; но он все-таки указал ему: «Ах! Башмаки без пряжек!» – «О! Значит, все погибло!» – в тон ему ответил Ролан.

Он думал, что он шутит; но если подумать… может быть, он был не так далек от истины[61].

А через несколько недель наступило 20 апреля.

В Законодательном собрании выступал Кондорсе со своим проектом системы народного образования. Но дебаты были прерваны: вошел король, сильно взволнованный, и сообщил Собранию, что он принял решение: объявить войну Австрии.

По новой конституции, это решение должно было быть одобрено парламентом. Но трудностей тут не возникло: энтузиазм был всеобщим, при голосовании против войны было подано только 7 голосов из 745.

Народное просвещение было отложено на неопределенный срок. Вместо этого занялись войной.

Падение королевства. Июль 1792 года

Война началась с поражений.

Виноваты ли в этом жирондисты, легкомысленно навязавшие стране с полуразваленной армией «победоносную» войну? Или Лафайет, который в Америке научился полупартизанской войне, но никогда не командовал крупными соединениями? А может быть, министр иностранных дел Дюмурье, не сумевший предотвратить вступление в войну Пруссии? Все это сыграло какую-то роль. Впрочем, не стоит говорить «это понятно, это было неизбежно» – это не так, ведь потом Франция начала одерживать победы на всех фронтах, да какие! Но факт остается фактом: война началась крайне неудачно.

Как на это отреагирует народ? И как отреагирует Собрание?

Собрание приняло несколько очень решительных декретов, но я упомяну лишь два: устройство военного лагеря под Парижем и ссылка священников.

Два года назад Национальное собрание ввело новую организацию духовенства. В тот момент никто не собирался угнетать церковь или издеваться над ней, Собрание ставило вроде бы скромную задачу: навести порядок. И провело серию реформ. К примеру, Собрание постановило: епископства должны соответствовать департаментам. Значит, отныне во Франции будет не 135, а 93 епископа. При этом отменялись даже не 42 «лишних» епископства, а все 135, поскольку карта была перекроена (хотя, конечно, вовсе не запрещалось назначать на новые кафедры прежних епископов). Раньше епископы назначались королем – отныне священнослужители избираются народом. И наконец, все священнослужители должны принести присягу новой конституции.

В этих реформах ничто не противоречило церковным канонам. Ничто… кроме их духа. По достаточно мелкому вопросу (так оно и бывает в большинстве случаев) столкнулись две организации, претендующие на универсальность: старая – католическая церковь и новая – Учредительное собрание, намеренное перестроить мир по законам разума.

Церковь была в недоумении. Папа, после колебаний, отказался согласиться с такой конституцией. И французская церковь раскололась на «присягнувших» и «неприсягнувших» священников. Во время мира это еще куда ни шло. Но когда началась война, неудачи, патриотическая истерия – «неприсягнувших священников» стали рассматривать как агентов папы, Ватикана, вражеских держав…