Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Но нельзя думать, не нанося ему оскорбления и не выставляя его самым опасным врагом революции, что он хочет поощрять, пользуясь своей ненаказуемостью, преступные поползновения папской власти и вернуть радетелям папства то сокрушающее могущество, которым они одинаково угнетали народы и королей. Нельзя думать, не нанося ему оскорбления и не выставляя его врагом народа, что он относится одобрительно или хотя бы равнодушно к тайным маневрам, употребляемым с целью внести раздор среди граждан, породить ненависть в чувствительных душах и заглушить, во имя Божества, самые добрые чувства, которые оно дало людям. Нельзя думать, не нанося ему оскорбления и не выставляя его самого врагом закона, что он отказывается одобрить репрессивные меры против фанатизма ради того, чтобы довести граждан до крайностей, внушаемых отчаянием и осуждаемых законами; что он предпочитает подвергнуть неприсягнувших священников, даже если они не нарушают порядка, опасности произвольной мести, чем подчинить их закону, который, обрушаясь лишь на мутителей, гарантировал бы неприкосновенность невинным. Наконец, нельзя думать, не нанося ему оскорбления и не выставляя его врагом государства, что он желает продлить мятежи и затянуть беспорядки и все революционные движения, толкающие страну к гражданской войне и через нее ведущие ее к разрушению».

Каков оратор! Речь эта, разосланная на места, произвела колоссальное впечатление. Но повторю: все чудовищные обвинения против короля – и те, которые я привел, и прочие – сделаны в сослагательном наклонении: обвинив его во всем, он в то же время оставляет ему возможность сказать: «я ничего подобного вовсе и не замышлял». Это обвинение, но и компромисс.

Ибо жирондисты в тот момент сильно колебались, чувствуя, что слишком уж заигрались в революцию. Верньо хотел не свергнуть короля, а припугнуть его, но красноречие занесло его дальше, чем он сам бы хотел. Также и Собрание было в недоумении, и когда через 4 дня, 7 июля, Ламурет[63] предложил Собранию забыть раздоры, помириться – все депутаты в едином порыве кинулись обниматься. В историю этот эпизод вошел как «поцелуй Ламурета».

Увы, для компромиссов было уже слишком поздно. Через месяц дело дошло до решительного столкновения. 10 августа 1792 года парижане плюс батальоны добровольцев атаковали Тюильри; дворец был взят, защищавшие его швейцарцы перебиты, король низложен и арестован, а через полтора месяца, 22 сентября, Конвент едва ли не первым своим решением объявляет королевскую власть во Франции уничтоженной. (Заметим в скобках, что это был первый и последний случай единомыслия в Конвенте.)

Но еще раньше, в промежутке между 10 августа и 22 сентября, произошли отвратительные сентябрьские убийства, о которых мы уже рассказывали, но все остановимся на них подробнее.

Сентябрьские дни

Враг наступает, а в стране и особенно в столице вакуум власти. Законодательное собрание, которое формально остается верховной властью, в стадии роспуска: через несколько дней оно уступит место новоизбранному Конвенту. А верховодит всем Парижская коммуна, где правят бал радикалы: Марат, Тальен (да-да, тот самый Тальен, который сыграет такую драматичную роль в свержении Робеспьера и станет – правда, ненадолго – одним из вождей термидорианцев), Бийо-Варенн, Эбер и другие им подобные. Коммуна составила и развесила по городу списки «подозрительных». «Мы должны внушить страх роялистам!» – заявлял Дантон. А когда 1 сентября пришло известие о том, что пал Верден и пруссаки идут на Париж – начался массовый самосуд.

Несколько парижских секций (на нашем языке – райсоветов, Париж был разделен на 48 секций) решили, что прежде чем добровольцы отправятся в армию, следует перебить («уничтожить») всех священников и «подозрительных», находящихся в тюрьмах, – не то они все повыскочат из тюрем и перебьют патриотов.

И вот 1 сентября по дороге в тюрьму Аббатства все священники, которых вели туда, были убиты. Спасли только одного из них, аббата Сикара, основателя приюта для глухонемых; в толпе его узнали и заступились за него.

Убийства начались, а в таких случаях лиха беда начало. Главные репрессии развернулись 2–3 сентября.

Одной из жертв этих дней была принцесса Ламбаль, подруга королевы.

Существуют разнообразные рассказы об эпизодах «судов». Так, очень популярен рассказ о том, как дочь одного из «подсудимых» умоляла о жизни отца, ей дали кружку с кровью. «Пей! – сказали ей, – пей кровь врагов народа!» (чтобы доказать свою преданность отечеству). Она выпила и тем спасла отца. Впрочем, скорее всего это только легенда, точнее – слух, который в те дни ходил по Парижу.

Вообще убийцы старались показать себя строгими, но справедливыми судьями, и зафиксировано некоторое количество «оправдательных приговоров». В подобных случаях заключенного не просто миловали – его выносили из тюрьмы на руках, с восторгом, а потом… потом вызывали следующего на суд и казнь.