Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Отдельно надо сказать о швейцарцах, защищавших короля. Их народ считал главными своими врагами – ведь они стреляли в народ, и потому самые абсурдные обвинения принимались «на ура»: к примеру, тогда говорили, что они стреляли не просто пулями – нет, они нарочно стреляли обломками стекла, пуговицами или еще чем-то, что должно было причинить более скверные раны. Всех 150 человек, уцелевших в бою 10 августа и заключенных в тюрьму Аббатства, перебили.

Народ относился к происходящему спокойно или даже с чувством удовлетворения. Историк Матьез (кстати сказать, робеспьерист) приводит такое письмо жены одного из депутатов мужу: «Народ восстал, ужасный в своем бешенстве, и мстит за преступления трехлетних гнусных измен…»

Остановимся здесь на минуту. А были ли измены? Да, некоторое количество измен было, как им не быть в революции. Но народное воображение стократно преувеличивало их число. Оно и понятно. Все были убеждены, что революция – это путь к прогрессу, к светлому будущему, что нам всем, французам, удалось покончить со скверным старым режимом и теперь все пойдет на лад, а в действительности день ото дня все идет хуже и хуже. Не может же быть, чтобы в этом была виновата революция? Ясно: тут поработали изменники…

Продолжим письмо:

«Воинственный пыл, охвативший всех парижан, производит впечатление какого-то чуда. Отцы семейств, буржуа, войска, санкюлоты – все отправляются на фронт. Народ сказал: мы оставляем дома жен и детей среди врагов – очистим землю свободы [т. е. перебьем всех „врагов“. – А. Т.] Если бы австрийцы и пруссаки были у ворот Парижа, я не отступила бы ни на один шаг. Я бы продолжала восклицать со спокойной уверенностью: победа за нами!»

Патриотическое возбуждение и близость врага усыпляли совесть.

В общем считается, что за 2–3 сентябрьских дня было убито от тысячи до полутора тысяч человек – несколько меньше, чем погибло в Варфоломеевскую ночь (там было убито порядка двух тысяч гугенотов). Для сравнения можно также сказать, что после разгрома Парижской коммуны в 1871 году было собрано 17 тысяч трупов (это только те, кого сосчитали), причем в основном это были не погибшие в бою, а расстрелянные пленники-коммунары. Так что, по меркам французской истории, число жертв было не очень велико, но уж очень мерзкие были убийства.

Но к чести французов надо сказать, что через несколько дней они все-таки опомнились от ужасов этих дней, опомнились и возмутились[64]. И когда был созван Конвент, почти сразу начались требования – наказать сентябрьских убийц.

Но тут мы переходим к теме Конвента, а значит – к борьбе жирондистов с монтаньярами. А чтобы закончить с этой темой, скажем только, что в 1796 году – когда прошло четыре года, в тогдашних условиях можно сказать – целый век! – 39 человек судили за участие в сентябрьских убийствах, но осудили только троих: прочих оправдали за недостатком улик. (Почти все обвиняемые были моложе 30 лет, мелкие ремесленники, бывшие солдаты и т. п.)

Жирондисты и монтаньяры

В Конвенте начинается знаменитая борьба между жирондистами и их противниками, эти последние заняли в Конвенте главным образом верхние ряды скамеек и потому в историю вошли, как партия Горы, или монтаньяры (La Montagne – гора).

Борьба жирондистов и монтаньяров стала едва ли не самым драматичным эпизодом Революции. Как это нередко случается, она сгубила обе партии – сначала одну, потом другую, но зато дала неисчерпаемый материал для романистов.

Однако если читатель спросит: «А чем, собственно, жирондисты отличались от монтаньяров?» – ответить будет не так легко. Поначалу к жирондистам «на огонек» заходили и Дантон, и Робеспьер, хотя последний терпеть не мог жену министра Ролана, Манон Ролан, а та, в свою очередь, очень не любила Дантона.

Ну, а в Учредительном собрании разницы не было вовсе: знаменитый «патриотический триумвират» Учредилки состоял из Робеспьера, Петиона и Редерера. Это уже потом монтаньяр Робеспьер пошлет на гильотину жирондиста Петиона, погибнет сам, а Редерер… Редерер станет министром Наполеона.

Одно отличие сформулировал Барер. В начале 1793 года он утверждал, что «в Конвенте есть две партии: одна считает, что революция закончена, а другая, что многое еще предстоит сделать». Монтаньяры, таким образом, это более последовательно-революционная партия, а жирондисты, эти крикуны Законодательного Собрания, теперь уже партия умеренная.