Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

…Момент был самым благоприятным, но поколение оказалось развращенным, недостойным его, не сумевшим ни возвыситься до этой замечательной возможности, ни воспользоваться ею. То, как это поколение употребило великий дар судьбы, бесспорно, доказывает, что человеческий род еще не вышел из стадии первобытного насилия, что правление свободного разума наступило преждевременно, когда люди едва способны подавлять в себе грубые животные инстинкты, и что разум, до такой степени лишенный человеческой свободы, еще не созрел для гражданской свободы… Правда, будут говорить об уничтожении многочисленных злоупотреблений [будут: Маркс о „локомотиве истории“ — А. Т.], о проведении многочисленных разработанных в деталях благих реформ, о многочисленных победах разума над предрассудками, но то, что построят десять великих умов, разрушат пятьдесят глупцов. По всему миру негров освободят от цепей, а в Европе скуют цепями умы… Французская республика исчезнет так же быстро, как и родилась; республиканская конституция приведет рано или поздно к состоянию анархии, и единственное спасение нации будет в том, что откуда-нибудь явится сильный человек, который укротит бурю, восстановит порядок и будет держать твердой рукой бразды правления, и возможно, он даже станет абсолютным властелином не только Франции, но и значительной части Европы».

Шиллер оказался необычайно прозорлив. Этим человеком — вначале в должности Первого Консула, потом императора — стал Наполеон Бонапарт. А мог ли им стать Сен-Жюст? Едва ли. Было еще слишком рано.

Сен-Жюст был активным строителем нового общества, в котором должно было быть сильное правительство, справедливость (Наполеон говорил своим судьям: «Никогда не спрашивайте, к какой партии принадлежит человек, пришедший искать у вас правосудия») и закон. А это означало, что власть должна была быть сосредоточена в одних руках. Революция, начинавшаяся как протест против чрезмерной королевской власти, кончилась сверхцентрализацией.

Людовик XVI, герцоги Орлеанский и Энгиенский: крах Французской монархии

Предисловие Двадцать лет спустя

В 1811 году властитель всей Европы император Наполеон I давал обед для нескольких королей, десятка великих герцогов и разной мелкоты: архиепископов, владетельных принцев и прочей подобной шушеры.

Император был в хорошем настроении, за столом шла оживленная беседа, в ходе которой император коснулся событий Французской революции и между прочим заметил, что они могли бы пойти совсем иначе, «если б его несчастный дядя проявил тогда больше твердости», чем ввел большинство присутствовавших в ступор. Дядей императору приходился Жозеф Феш, но он, во-первых, был не так уж несчастен (в описываемое время он был кардиналом и архиепископом Лионским), а во-вторых и главных — непонятно было, какую твердость он мог бы проявить 20 лет назад и какое это могло бы иметь значение?

Кто именно первым ударил себя по лбу и вскричал «Понял, понял!» — история умалчивает. Как бы то ни было, в конце концов короли и герцоги сообразили, кого имел в виду Наполеон. Его вторая жена, австрийская эрцгерцогиня Мария Луиза, приходилась родной племянницей Марии Антуанетте, а потому и Наполеон, в некотором роде, был племянником ее мужа, короля Людовика XVI.

Король

Король Людовик XVI, в сущности, не должен был царствовать. Он был всего лишь герцогом Беррийским, третьим сыном дофина, единственного законного сына Людовика XV. Но смертность в те времена была высока: двое его старших братьев умерли, дофин тоже умер раньше своего отца, и престол достался добросердечному увальню, герцогу Беррийскому.

Это произошло в 1774 году. Его дед, старый король Людовик XV, в молодости был очень популярен и даже получил прозвище bien-aime (любимый, возлюбленный), но это было давно. Царствование длилось с 1714 года, то есть очень долго, 60 лет, и всем надоело. Теперь на молодого короля возлагали большие надежды.

И поначалу вроде бы молодой король их вполне оправдывал. Ему было 20 лет, он был полон благих намерений, добродетелен и даже неглуп, о чем свидетельствует, между прочим, его ответ делегации, восхвалявшей его ум. «Вы ошиблись, — ехидно сказал он делегатам, — умен не я, а мой брат Прованский»[1]. Австрийский посланник писал о нем, что он «соблюдает нравственность и готов делать добро в пределах своих возможностей» — оценка сдержанная, но все же позитивная.