Загадки Красного сфинкса

Галантерейщик благодушествовал в дверях своей лавки, привалившись к косяку и засунув большие пальцы в проймы жилета. Завидев нашу троицу, он еще более обрадовался:

– Я Бонасье! Галантерейщик Бонасье! Чем могу служить таким достойным, таким прекрасным, таким храбрым господам?

Виньи лишь усмехнулся в усы, а вот Шарпантье малость сменился с лица от такого напора, и я еще раз похвалил себя, что не потащил его на Новый мост – Бонасье был просто божья коровка по сравнению с обычно царящим там торговым неистовством.

– Заходите, господа, у меня вы найдете все, абсолютно все, чтобы угодить вашему взыскательному вкусу, – его наметанный глаз сразу определил секретаря как особу, требующую обновления гардероба, а меня – как предводителя этого процесса. – Большой выбор прекрасных шляп, манжет и воротников! Вот, рекомендую, – лучший лен, самый тонкий, такого вы не найдете больше нигде! Отделка плетеным кружевом, ширина в один дюйм, всего двадцать пистолей!

А вот отделка в пять дюймов, кайма фестонами, самый модный фасон, лучшая парижская работа – всего тридцать пистолей, и вы, – он закатил от восторга глаза, – вы, сударь, уже одеты как принц Орлеанский!

Шарпантье побледнел.

– Принц Орлеанский, – я заложил руки за спину и качнулся на носках, обводя галантерейное богатство с небрежным прищуром, – принц Орлеанский носит фламандские кружева! Есть у вас фламандские кружева?

Виньи пренебрежительно хмыкнул. Бонасье задрожал, как гончая, почуявшая кровь:

– Мсье! У нас есть гарнитур из венецианских кружев! Вчера из Венеции! – он подошел к резному дубовому буфету и драматическим жестом открыл створки: на черной бархатной подушке лежал воротник и пара широких манжет весьма тонкой работы, с оторочкой в виде узорных треугольников. – Триста пистолей, – интимно понизив голос, произнес галантерейщик. – Только для вас.

– Это – венецианское кружево? Это такая же Венеция, как ты – испанский гранд! Это, по-твоему, плетеное кружево? Ты нам что плетешь? Узор вырезан, вырезан в ткани, а потом обшит иголкой! Это ретичелла, которую делают в любой парижской подворотне из куска льна и катушки шелковых ниток, брехливая твоя душа! Кому ты врешь!

– Господин, господин, не надо шума, – бурно раскаялся Бонасье. – Всякий может ошибиться, пока вы не раскрыли мне глаза, я думал, что это венецианская работа, клянусь Мадонной! Я хотел как лучше…

– Иуда тоже хотел как лучше, когда привел к Иисусу римских солдат!

Виньи опять громко хмыкнул и принялся засучивать рукава. Даже бледный секретарь двинул головой и опустил тонкую руку на эфес, старательно пряча улыбку. Бонасье завращал своими черными как жуки глазами и молитвенно сложил руки: – Клянусь Мадонной, это не со зла! Пятьдесят пистолей.

– Тридцать.

– Вы пустите меня по миру! Я разорюсь, я умру от голода! Сорок пять.

– Сорок.

– Только для вас, любезный господин, исключительно из расположения к вам – по рукам!

Так Шарпантье стал обладателем модной детали туалета.

– Хотите, я сейчас же переменю вам воротник? – предложил галантерейщик. – Мигом пришью, и домой пойдете, как наипрекраснейший кавалер? Или куда еще могут отправиться три таких красивых богатых господина, – он заговорщицки подмигнул секретарю, отчего тот залился краской и беспомощно поглядел на меня. Я кивнул.

– Пожалуй, лучше переменить, – согласился Шарпантье, снимая перевязь и расстегивая дублет. Бонасье помог ему и через мгновение, притащив катушку шелковых ниток и иголку, бережно отпорол брыжи и принялся пришивать обновку.

Провожаемые бурными заверениями в любви и преданности, мы покинули галантерейщика и отправились спрыснуть покупку в кабачок «Голубая гусыня».

Заняв неприметный столик в углу, мы взяли бутылку анжуйского и заговорили о Пуату. Сам я никогда там не бывал, но много слышал и теперь хотел найти каких-нибудь общих знакомых, знавших мою матушку, отца, и Леона с Фантиной – моих брата и сестру, родившихся там, до переезда нашей семьи в Париж. Мы начали выяснять, для начала, как далеко находится Куссе-ле-Буа от Ла Тремуйля – родины Виньи, как разговор за соседним столом отнял все наше внимание.

– Сожгли, сударь, как есть сожгли, клянусь всеми святыми! Вот так привязали к столбу, дубовому, и сожгли живьем, даже не придушили перед тем! А на следующий день – другую! А потом все молодые девушки там кончились, и назавтра жгли уже мальчонку – рыжего да щербатого, вроде как дьяволово семя.

– Святая Мадонна!

– Истинно, так все и было, у них столбы дубовые стоят на площади – потому что дуб плохо горит, на десяток костров хватает. Так дубовую рощу под корень извели, за десять лет.

– А после что было, сударь?

– А после пришла нашему полковнику депеша на передислокацию, и мы ушли из того городка.

– И чего?

– И того, что вошел туда Валленштейн – так он уж сжег всех скопом, прямо в домах – и женщин, и мужчин, и стариков, и детишек.

– А король их что?

– А нет у них короля, есть курфюрст – пожиже графа, погуще барона. Армия – полтора инвалида с аркебузой. Сам жив остался, и то слава Богу.