Загадки Петербурга II. Город трех революций

Дом Искусств, с его причудливым пространством и не менее причудливыми обитателями, можно назвать «звучащей раковиной»[17], он был наполнен звуками: мелодиями музыкальных вечеров; стихотворными ритмами; спорами членов Общества изучения поэтического языка, исследовавших литературные произведения, как тургеневский Базаров лягушек; смехом молодых поэтов студии Гумилева, затевавших после занятий игру в жмурки или пятнашки. В комнате прозаика Михаила Слонимского не умолкали голоса его друзей и взрывы хохота, когда читал свои рассказы Михаил Зощенко; в этой крохотной прокуренной комнатке начиналась история литературной группы «Серапионовы братья». В стенах Дома Искусств были созданы прекрасные, ставшие знаменитыми стихи. Ирина Одоевцева вспоминала, как зимним вечером 1920 года она стала свидетельницей такого чуда: «Тихо. Пусто. Никого нет. Уже сумерки… И вдруг я слышу легкое жужжание… В темном углу, у самой статуи Родена перед ночным столиком… сидит Мандельштам… Я никогда не видела лунатиков, но, должно быть, у лунатика, когда он скользит по карнизам крыши, такое лицо и такой напряженный взгляд. Он держит карандаш в вытянутой руке, широко взмахивая им, будто дирижирует невидимым оркестром… Внезапно его поднятая рука повисает в воздухе. Он наклоняет голову и застывает. И я снова слышу тихое ритмичное жужжание». Ей казалось, что Мандельштам не видит ее, не замечает ничего вокруг, хотелось незаметно уйти, но он вдруг спросил: «Хотите послушать новые стихи?» и прочел «Я слово позабыл, что я хотел сказать…».

В многоголосье звучащей раковины Дома Искусств вплетались мерное чтение Александра Блока, голоса Гумилева, Мандельштама, Ахматовой, Ходасевича. А по ночам тишину Дома Искусств разрывали дикие возгласы поэта Владимира Пяста. Пяст, возводивший свой род к древним польским королям, близкий друг Александра Блока, не мог постичь науки выживания и отчаянно бедствовал. Весь заработок, паек и дрова он относил своей семье, которая жила отдельно, и, «томимый морозом, голодом и тоской, до поздней ночи, а то и всю ночь, он бродил по „Дому Искусств“, порой останавливаясь, ломая руки и скрежеща зубами». Он казался странным даже среди странных обитателей Дома Искусств, «высокий… с красивым, несколько „дантовским“ профилем (высокий лоб, нос с горбинкой, слегка выдающийся подбородок), носил он шапку с наушниками и рыжий короткополый тулуп, не доходивший ему до колен. Из-под тулупа видны были знаменитые серые клетчатые брюки, известные всему Петербургу под именем „пястов“», — вспоминал Ходасевич. И позже, когда жизнь стала налаживаться, талантливый и блестяще образованный Владимир Пяст по-прежнему привлекал внимание своим странным и жалким видом: по словам московского литератора Ю. М. Зубакина, в 1927 году к ним с Пястом подошел на Арбате «довольно опрятный нищий-еврей и сказал буквально следующее: „Хаверим (граждане), подайте мне, пожалуйста, что-нибудь. Я тоже из тюрьмы, и тоже из Могилева“». В памяти Ходасевича Владимир Пяст остался олицетворением безысходного человеческого страдания.

«В бывшем елисеевском особняке поселили кучу писателей, и там еще шло веселье, казавшееся зловещим на фоне притаившегося, вымирающего, погруженного в темноту города. Всплески веселья в мертвом Петербурге в тысячу раз страшнее: мы знаем, что это за пир», — писала через полвека Надежда Мандельштам. Она напрасно укоряла обитателей Дома Искусств в легкомыслии, хотя всплески веселья там действительно бывали. Нина Берберова вспоминала, как «А. Н. Бенуа и его брат Альберт Николаевич сели за два концертных рояля на разных концах зала, и Штраусовский вальс загремел из-под поднятых крышек», а по зале закружились пары в поношенной одежде и грубых башмаках. Молодежь вопреки всему не утратила жизнелюбия, в Доме Искусств завязывались романы, намечались будущие браки; поэты студии Гумилева («гумилята») приносили сюда пайковый хлеб, получали на кухне по тарелке каши и устраивали веселые пирушки.

В истории Дома Искусств был и настоящий «пир во время чумы», устроенный в октябре 1920 года в честь Герберта Уэллса, который приехал в советскую Россию посмотреть на результаты марксистского эксперимента. В Петрограде его принимал Горький, которому хотелось познакомить Уэллса с новой жизнью деятелей искусства, и в Доме Искусств был устроен прием в честь знаменитого гостя. По этому случаю с продовольственных складов Петросовета привезли замечательные, давно не виданные продукты и был составлен список гостей, в который попали не все обитатели Дома Искусств. Но прием взбудоражил всех: в парадном зале с утра топили печи и натирали паркет, не приглашенные на праздник с грустью вдыхали дивные запахи из кухни, а приглашенные лихорадочно думали, как бы прилично одеться.