Загадочная история Бенджамина Баттона (сборник)

Перед самой смертью Фитцнорман повел дело по-новому: оставив в резерве всего несколько миллионов долларов, он на остальные оптом закупил редкие вещества и разместил их в банковских сейфах по всему миру под видом антикварных коллекций. Сын его, Брэддок Тарлтон Вашингтон, развил ту же идею. Он обменял вещества на редчайший из всех элементов - радий, - так что миллиард долларов помещался у него в сигарной коробке.

Через три года после смерти Фитцнормана его сын Брэддок решил, что дело пора закрывать. Они с отцом выкачали из горы столько денег, что подсчитать их в точности было уже невозможно. Шифрованные записи в его блокноте обозначали, сколько примерно радия хранится в каждом из тысячи банков, в которых он был вкладчиком, и на какие фамилии оформлены счета. И он сделал самое простое - запечатал свои алмазные копи.

Да, запечатал копи. Добытого хватит нескольким поколениям Вашингтонов на самую роскошную жизнь. Оставалось только беречь свою тайну: если она откроется, будет паника, и все вкладчики всего мира, с Вашингтонами во главе, станут нищими.

У такой вот семьи в гостях оказался Джон Т.Ангер. И такую вот повесть он услышал наутро по приезде в отведенной ему серебряной гостиной.

5

После завтрака Джон вышел на высокое крыльцо и стал с любопытством осматриваться. Вся долина, от алмазной горы до гранитного пика за пять миль, была подернута золотистой утренней дымкой, млевшей над мягкими луговыми склонами, над озерами и садами. Купы вязов скапливали легкую тень, и эти теневые островки были до странности непохожи на сине-зеленый сосняк по взгорьям. На глазах у Джона три олененка цепочкой выскочили из кущи в полумиле от дворца и веселой трусцой скрылись в ребристом полумраке соседнего перелеска. Если бы среди деревьев показался козлоногий сатир со свирелью или в зелени мелькнула розовая нагота светлокудрой дриады, Джон ничуть бы не удивился.

В тихом уповании на чудо он сошел по мраморным ступеням, чуть потревожив внизу дремоту двух лоснистых русских волкодавов, и доверился дорожке в синих и белых плитках, которая вела неведомо куда.

Ему было несказанно хорошо. Юность - блаженная и ущербная пора: юные не живут в настоящем, а примеряют его к своему блистательному воображаемому будущему; цветы и золото, девушки и звезды - лишь предзнаменования и предвестия этой недостижимой, несравненной юной мечты.

Джон обогнул благоуханные розовые заросли, пошел прямиком через парк и набрел на мшистую лужайку. Ему никогда не случалось лежать на мху, и он решил проверить, правду ли об этом пишут. Вдруг он увидел, что навстречу ему по траве идет девушка, самая красивая на свете.

На ней было легкое белое платье чуть ниже колен и веночек из резеды, перевитый сапфирными нитями. Ее босые розовые ножки отрясали росу с травы. Она была младше Джона - лет шестнадцати.

- Здравствуйте, - нежно позвала она. - Я - Кисмина.

Что было Джону до ее имени! Он приблизился к ней, ступая все осторожнее - не наступить бы на ее босые пальчики.

- Мы с вами еще не виделись, - сказал ее нежный голос, а синие глаза прибавили: "И как же вы много потеряли!.." - Вчера вечером вы видели мою сестру Жасмину. А я отравилась салатным листом, - продолжал голосок, а глаза говорили: "Я всегда такая прелесть - и больная и здоровая".

"Я не могу на вас налюбоваться, - высказали глаза Джона, - я и сам вижу, какая вы..."

- Добрый день, - сказал его голос. - Надеюсь, сегодня вы уже поправились. - "Вы чудесная", - досказал его трепетный взгляд.

Джон заметил, что они снова идут по дорожке. Она предложила присесть на мох, и он уже не мог понять, мягко ему или нет.

К женщинам он был придирчив. Пустяковый изъян - будь то широкая щиколотка, низкий голос или даже очки - отрезвлял его до полного безразличия. И вот впервые в жизни рядом с ним была девушка, которая, на его взгляд, воплощала истое совершенство.

- А вы из восточных штатов? - мило поинтересовалась Кисмина.

- Нет, - честно сказал Джон. - Я из Геенны.

Или это слово ей ничего не говорило, или она не знала, как бы на это помилее отозваться, но она промолчала.

- А я осенью поеду учиться на Восток, - сказала она. - Как вы думаете, мне там понравится? Я в Нью-Йорк поеду, в пансион мисс Балдж. У нее очень строго, но на уик-энды меня все равно будут отпускать домой - у нас свой дом в Нью-Йорке, - а то папа слышал, что там девушки прогуливаются парами и следят друг за другом.

- Ваш отец считает, что вы особенные, - заметил Джон.

- Мы и есть особенные, - отвечала она, и глаза ее гордо сверкнули. - Нас никогда не наказывали. Папа сказал, что нас нельзя наказывать. Однажды моя сестра Жасмина, когда была еще маленькая, столкнула его с лестницы - и он встал, захромал и пошел. А мама - вы знаете, она так поразилась, - продолжала Кисмина, - когда услышала, что вы - ну, оттуда. Она сказала, что в детстве ей говорили - ну, сами понимаете, она родом испанка и воспитана по-старинному.

- А вы ведь здесь не все время живете? - спросил Джон, стараясь не показать, что слова Кисмины его укололи. Ему как будто подчеркнуто намекнули, что он провинциал.