Загадочная Коко Шанель

Она колебалась, искала, говорила сама с собой: «Не думаю, что можно вернуться к длинным платьям (она думала о зимней коллекции). Трудно найти что-то подходящее к сегодняшнему образу жизни. Париж запружен автомобилями; возникают пробки, потому что надо продавать автомобили; узнаешь, что каждое воскресенье погибают сотни людей. Мне страшно. Страшно выходить. Я говорю себе: сиди дома».

Она утверждала, что в больших столицах растет мода уéуé, помимо всего, пользующаяся бесплатной рекламой благодаря певицам и молодым актрисам.

— В былое время эти девицы были бы проститутками, теперь они в привилегированном положении[318].

Ее вновь охватывали сомнения:

— Зачем мне продолжать, если все не ладится?

В ушах у нее большие жемчужины. Она погружалась в мечты, вспоминая путешествие в Калифорнию, ночь в Монтерей. It happened in Monterey[319]. Балкон ее комнаты возвышался над Тихим океаном, освещенным луной. Пел чернокожий. Она сказала: негр.

«Он повторял все время одну и ту же фразу. Я попросила его прийти спеть для меня. Это было восхитительно. На другой день я накупила вещей из экипировки ковбоев, все переделала и заработала состояние».

Итак, она искала новый силуэт для новой женщины.

— До сих пор, — заметил я, — вы не испытывали потребности делать что-то новое.

Она нахмурилась. На что я намекаю? Я настаивал:

— Вы пришли к выводу, что все устарело.

Она уклонилась от ответа:

— Я не могу все делать совсем одна.

На низком столе перед диваном большой стакан воды. Таблетка на блюдечке. Коробочка: «Аромат, освежающий дыхание».

— Они ничего не понимают. У них нет воображения. Я не умею шить, я закалываю.

Руки на поясе. Она их легко раздвигает, обе одновременно.

— Не дать ли немного большую ширину?

Находила ли она свой новый силуэт? Пришло ли вдохновение? Не отвечая на мои вопросы, она показывала свои руки, свои скрюченные пальцы.

— Видите, распухли все суставы.

Она считала:

— Один, два, три… семь, восемь, девять.

Она перебирала концами пальцев, как прядильщица над прялкой.

— Я оберегаю подушечки пальцев, мне их достаточно для работы. Я была очень ловкая, могла делать руками все, что хотела.

Она показала маленький бумажник с позолоченным медальоном, воспроизводившим знак зодиака:

— Мастер должен был сделать для меня целую сотню таких к Рождеству. Я их не получила. Ничего невозможно добиться. Между тем их так легко сделать. Все это покрывается тонким слоем золота с помощью кисточки.

Она показывала, как это делается.

— Я изобрела много вещей.

Я находил ее патетичной, ее, раздираемую между прошлым, когда ей все удавалось, и этой готовящейся коллекцией, этой новой женщиной, которую надо было найти. Могла ли она порвать с «Шанель»? Сделать туалеты, которые сама не надела бы? Играть в чужую игру?

— То, что они делают, я сделала бы лучше их.

Она смотрела на позолоченный бумажник, дула на него и протирала полой юбки. Потом:

— Надо изменить силуэт. Не хочу больше, чтобы он был прямой и плоский. Мода — это иллюзия, что родилась новая женщина, соответствующая своей эпохе.

Она смотрела на меня, как робкая кандидатка на соискание степени бакалавра смотрит на грозного экзаменатора. Пыталась прочесть что-то на моем лице, прежде чем ответить на вопросы, которые сама себе задавала.

— Я слишком много раздумываю, — призналась она.

Она плохо спала. Просыпалась с образом этого платья, которое должно произвести революцию, платья, которое упорно искала.

— Оно мне уже кажется устарелым. Мода — это ведь все же не длина юбки? Не могу же я делать такие юбки?

Рука на животе:

— Юбки-пояса!

Фабриканты показывали ей восхитительные ткани.

— Они изготовляют их для меня, потому что я умею их подать. Эти прекрасные ткани сделаны для буржуазок, у которых есть деньги и класс. Для молоденьких надо придумать что-то менее дорогое.

Она не скрывала своей растерянности:

— Какая неразбериха — эта мода уéуé!

Вдохновение?

— Не следует забегать вперед, иначе сделаешь вещи, которые очень быстро устареют.

Не переставая думать о своей коллекции, она обращалась к десятку побочных сюжетов. Отпуск, все хотят получить его в августе, как раз тогда, когда Дому нужно, чтобы все были на месте. А Насер?[320]

— Четвертая мировая война уже началась, не так ли?

А оперетта «Коко»? Какой-то хроникер написал, что пятидесятичетырехлетняя Розалинд Рассел сыграет восьмидесятичетырехлетнюю Мадемуазель Шанель.

— Мне все равно, — возмущалась Коко, — могут говорить, что мне и сто лет. Но как приятно этой даме (Розалинд Рассел) прочесть: чтобы сыграть меня, восьмидесятичетырехлетнюю, взяли ее, которой всего пятьдесят четыре.

За этим следовало сетование:

— Вся пресса против меня.

После чего она возвращалась к тому единственному, что ее по-настоящему занимало:

— Эта длина (мини)! Мне сказали, что с ней покончено?

Она взывала ко мне уже не как к экзаменатору, готовившемуся задать трудный вопрос, но как к самому Господу Богу, способному покончить с мини на любом основании.

— Это уже не имеет успеха, не правда ли?

О нет, их видишь все больше и больше.

— Скоро женщины будут выходить нагишом.

Она горько смеялась: