Загогулина

— ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЕСТЬ ЖИЗНЬ?? — вчера с балкона третьего этажа воскликнул дядя Миша Айзберг. — Планеты как-то живут, развиваются. И нигде нет такого безобразия, как у нас.

Он имел в виду Валерку Лопатова, чтобы тот музыку сделал потише. А если говорить вообще, то мне как раз это «безобразие» очень нравится.

Мне нравится, что нигде — во всей огромной и бесконечной Вселенной — нет больше ни одного Лени Бандурина!

Да взять, к примеру, моего папу — читателя такого количества газет, что в прошлой четверти макулатуры наш класс сдал больше всех!

Но если мне кто-нибудь скажет: «Есть много людей, как твой папа — серьезных, солидных и очень рассудительных», — значит, этот кто-то и слыхом не слыхивал, что папа однажды купил себе аккордеон!

Красно-перламутровый, немецкой фирмы «Herold», он пах чемоданом, а над кнопками регистров сверкали три вроде как бриллианта!

По «Самоучителю» на этом невозможной красоты аккордеоне папа разучил единственную песню и громко распевал ее с утра пораньше:

Солнце светит, лучи, словно ласка!
Каска медная тонет в луче-е-е-е…
Ах, вот в этой сверкающей каске
Ходит милый мой на каланче!

— Хо-хо! — кричала из кухни бабушка.

— Он пожарник толковый и ярый! — подхватывали мама и баба Маруся из Киева. — Он ударник такой деловой! Он готов погасить все пожары! Но не хочет гасить только мой!

Правда, потом он его забросил. Сунул на антресоли и забыл. Но тогда-то ведь — пел!..

И — я думаю — разве во Вселенной найдется что-нибудь похожее на Нункин Схоторашен?! Даже нет — на всю Армению!

Я там, жалко, не была. Моя Армения — это Нунка.

И картина в комнате дяди Ованеса — с изображением горы Арарат.

И горячие пироги с травой женьгялхатс, которые тетя Сирануш печет всегда в конце апреля.

И вот этот стих древнего армянского поэта. Я читаю его — громогласно, — когда мне кажется, что никто не слышит:

Очнитесь, распахните взор,
Закрытый сонной пеленой!
Движенье вечное светил
В ночи узрите над собой!
И если вечная любовь
Любовью нас дарит своей,
То пусть тогда моя душа
Соединится утром с ней!
И если радость и любовь
Мне суждены у врат любви,
Пусть утром удостоюсь я
Любви и всех наград любви!
И если душу должно мне
Отдать любви — я рад любви!
И муки претерпеть готов
Я за бессмертный взгляд любви!..

Я шла из булочной, а впереди прямо к моему дому шагал солдат.

На спине — вещмешок со скрученной рулетом шинелью. А посередке, над карманом рюкзака, большими печатными буквами синей ручкой было написано: «Н. Ш. Паремузян».

Глава 13 ЗАЛЕТНЫЙ СХОТОРАШЕНЕЦ

Везет же мне. Например, сегодня взял и ни с того ни с сего пришел Лев.

Я думала — он все. Больше не придет!

— Шишкина, — говорит Лев. — Не знаешь, где Нунэ?

А я ему так обрадовалась и говорю:

— Знаю! Поехали — покажу?!

— Поехали, — говорит Лев.

Вот мне нравится разглядывать — кто что несет!

На Пушкинской площади мимо Пушкина несколько человек пронесли одинаковые абажуры.

У остальных, будто икра какой-то огромной рыбы — апельсины в авоськах!

А мы со Львом по очереди держим Арарата.

— Надо открыть ему лицо, — говорит Лев. — Может, он эту поездку запомнит на всю жизнь.

Я соглашаюсь! Со всем — что бы он там ни говорил!..

Это ж ведь Лев Цуцульковский! Невероятно, какой сегодня счастливый день.

Из подвальных окошек гостиницы «Центральная» тянет печеными булками. Согнувшись, я и Лев суем туда головы. Нашим глазам предстает ужасное зрелище: гигантский бак, белое тесто и желтая, неправдоподобной длины рука месит его здоровой палкой: «БРРЫМ! БРРЫМ! БРРЫМ! БРРЫМ!»

— Фу! Какая рука, — говорит Лев.

— Рука есть, а человека нет, — обнаруживаю я, просовываясь все дальше и дальше. — Это механизм!

— Дай посмотреть Арарату! — велит Лев.

— Дети! Куда вы суете ребенка? — раздается над ухом чей-то голос.

Возле нас со Львом стоит низенькая тетя в плаще, с кудрями и в голубых тапочках.

— Товарищи! — кричит она прохожим. — Стоят дети и суют черт-те куда ребенка!

— Выбирайте выражения, — с достоинством говорит Лев.

— А вы не суйте, — строго сказала женщина.

— А мы и не суем, — говорит Лев. — Мы показываем!

— Что? — не унимается тетя.

— Как булочки пекут, — вежливо отвечает Лев.

— Ну, это показывайте, — довольно-таки дружелюбно разрешила тетя. И пошла наконец своей дорогой.

А мы — своей, к памятнику Юрию Долгорукому.

Здесь Лев с Араратом чуть-чуть обождут.

Я направляюсь к кафе «Птица».

— Куда? — дверь загораживает швейцар.

— На свадьбу! — говорю я.

— ТАШИ-ТУШИ!!! — кричит кларнетист, похожий на гвардейца кардинала, и прижимает к губам кларнет.

— КЕЦЕ ПЕСА! — стучит барабанщик в армянский барабан — дехол.