— Скоро уже выпишут, — с полным ртом ответил он. — Шрам на бедре, конечно, останется, да ведь как солдату без шрамов?
— Ты когда написал, мы все читали-перечитывали, сколько слез пролили… Да ты живыми словами расскажи, родненький!
— Что рассказывать? — смутился он. — Забылось уже. Как описывал, так и было.
— Ох, господи! Как, поди, жутко в рукопашной-то, бедненький мой! причитала мать. — Этот третий, ирод германский, со спины наскочил? А с теми двумя ты одним махом, да?.. Герой ты у меня, родненький, герой! Страшно-то как за тебя, о господи!
Антону были приятны ее напевный московский говор, любовь к сыну.
— А потом-то как было? Как выносили под пулями с битвы?
— Когда ранило меня в бедро, кровь так и хлынула фонтаном. Не окажись рядом санитара, изошел бы. Бинта потратили ужасно много. Положили на носилки — и в полевой лазарет. — Тут уж он живописал подробно и соответственно действительному.
— Не стыдись, родненький, скажи: кричал, плакал?
— Что вы, маменька, как офицеру возможно! Я сознание потерял.
В палату забежала Надя.
— Познакомьтесь. Это наша… — он запнулся, не зная, как назвать, наша заботливая попечительница. А это мои родители, Надежда Сергеевна!
— Здрасте! — проговорила девушка, и тут же за нею хлопнула дверь.
— Проста, — сухо сказала мать, уловив нечто в голосе сына.
— Что вы, маменька! Она такая хорошенькая и презаботливая!
— Простолюдинка. Совсем не нашего круга, Константин, — строго повторила она. — А о тебе все Варенька спрашивает. Написал бы ей.
— Гм, гм, — поддакнул отец.
— И нам пиши почаще. Выздоравливай побыстрей. А как выпустят отсюда, вместо санатории домой приезжай. Мы не можем гостить в столице: у отца служба, его только на сутки отпустили. Обещай, что нам будешь писать каждый день и Вареньке напишешь!..
Когда они удалились, Катя вздохнул — то ли с грустью, то ли с облегчением.
— Вы младший из братьев-сестер? — спросил Антон.
— Единственный. Отец поздно женился. Мама очень хотела еще. Почему-то дочку. Не получилось.
Есаул хохотнул:
— Батя, видать, из судейских?
— По почтово-телеграфному ведомству. Чиновник восьмого класса. В наступающем году за выслугу святого «Станислава» будет удостоен, уже представлен.
Антон почувствовал раздражение.
— Вы с золотой медалью, конечно, гимназию окончили?
— С серебряной, — повинился Константин. — По древнегреческому срезался. Поначалу хотел в университет, на юридический, но перерешил и из класса первым записался в военное училище. В Александровское, на Ходынском поле, знаете?
Путко знал Москву плохо. Ходынское поле было связано для него только с трагическим событием в день коронования Николая II.
— По первому разряду окончил, — не удержался, похвастался прапор. Ускоренный выпуск.
Под вечер Наденька прибежала в палату:
— Новости, миленькие мои! Новости-то какие! Из города девчата пришли на ночную смену, такое сказывают — с ума сойти!
— Что случилось, кралечка? Кайзера Вильгельма наши заполонили?
— Какого там кайзера! Распутина убили, вот что!..
Откуда выполз и, набирая силу, понесся по городу слух, установить было невозможно. Но уже через час барышни на телефонных станциях едва успевали включать вилки соединений, и в трубках едва ли не всех аппаратов звучало: «Вы уже слышали?.. Ах, неужели правда?..»
Молва в этот пронзительно морозный декабрьский день катилась по Питеру подобно снежному кому, подминая под себя другие новости, даже вести с театра войны, и безразборно впитывая все подряд: возможное и вероятное, невозможное и фантастическое. Действительно, попади в плен сам кайзер, это не произвело бы такого впечатления, как слух об убийстве Распутина.
С чего началось? С того, что на Гороховую позвонила из Царского Села фрейлина императрицы Анна Вырубова, чтобы попросить Друга приехать во дворец, и услышала, что Григория Ефимовича нет дома и не было всю ночь. Ничего удивительного. Но охрана не ведала, когда и куда он отбыл. А тут невнятные слухи о каком-то заговоре, о котором говорил накануне министр внутренних дел Протопопов. В предчувствии ужасного Александру Федоровну охватил мистический страх. «Найти! Разыскать!..»