Заговор генералов

Да, день предстоял напряженный. А голова, хоть проглотил целую горсть облаток, гудела, подобно колоколу. И засела в мозгу язвительная фраза из столь любимых Керенским латинских изречений, но произнесенная в камере "Крестов" Луначарским: "Finem respice" ("He забывай о конце")...

3

Начальник штаба Ставки доложил главковерху:

– На юге, в Румынии, происходит концентрация австро-венгерских войск. Однако меня особенно тревожит переброска новых германских дивизий на западный берег Двины, в непосредственной близости от Риги. Разведка сообщает, что эти дивизии сняты с Западного фронта.

– Что вы предлагаете?

– Принять безотлагательные меры к укреплению передовых позиций и выдвинуть резервы ближе к рубежам, во второй эшелон.

– Согласен.

– Вот сводки о случаях братания русских и вражеских солдат.

– Я же приказал открывать по братающимся огонь! – сердито процедил Корнилов.

– Для этой цели мы можем использовать только георгиевцев и "батальоны смерти", строевые подразделения отказываются стрелять.

– Подготовьте циркуляр.

Лукомский молча кивнул и направился к двери. Не успел он выйти, как в кабинете объявился Завойко. В обязанности ординарца входило наводить порядок в комнате и на столе верховного главнокомандующего. Вот и сейчас он собрал в стопку разрозненные бумаги. Глянул на донесения:

– Всё братаются? – И тут же откомментировал: – Наполеон говорил, что существуют два способа усмирить взбунтовавшуюся армию. Первый – распустить ее всю, до последнего солдата; второй – омыть ее кровью виновных. Третьего способа нет.

– Я уже приказал: стрелять!

– Правильно: сердоболие к отдельным преступникам – жестокость по отношению ко всей армии, – одобрил Завойко. – Но так можно перебить все свои полки, потому что солдаты воевать не хотят.

– Хм... – насупился Корнилов. – А вы что предлагаете?

– Как и Наполеон, тоже два способа. Первый – придумать такой лозунг, который задевал бы за сердце даже самого темного солдата. Скажем... – он почмокал сочными губами. – "Через горы трупов русских героев ты протягиваешь братскую руку убийце-врагу!" А?

– Воюют не словами.

– Имеется и второй способ. Более радикальный. Скажите, ваше высокопревосходительство, июльское отступление было нам во вред или на пользу?

– Что значит: "на пользу"? – с подозрением посмотрел на ординарца Корнилов. – Армия потеряла больше ста пятидесяти тысяч штыков! Отдала противнику обширные территории и огромные трофеи!

– Зато вы, Лавр Георгиевич, стали главковерхом, на фронте введена смертная казнь, а главное – мы разделались с большевиками. Нет, я считаю, что наше июльское поражение следует рассматривать как благодеяние для России. Оно прозвучало набатом к объединению всей страны.

– Н-не понимаю, – Корнилов пригнул голову, будто собираясь боднуть своего собеседника. – Не понимаю.

– Когда и где ожидается ближайшее наступление неприятеля?

– Возможно, в Румынии. Скорей, здесь, под Ригой.

– Оно-то и может стать вторым и решающим сигналом. Но к этому разговору, ваше высокопревосходительство, мы еще вернемся.

Завойко старательно щеткой стряхнул пылинки с сукна стола.

Глава седьмая. 9 августа

1

И снова на Спиридоновке говорили-говорили. Похоже было, что каждый из трехсот господ, собравшихся в особняке Рябушинского, жаждал щегольнуть красноречием.

– Народ-богоносец, великий в своей простоте, подпал под власть утробных материальных интересов!..

– Старые связи, коими Россия держалась, рассыпаны, а нового ничего не создано!..

– Мы, как представители партии, всегда защищавшей принципы государственности и законности, полагаем, что...

– Попытка поставить революцию выше России оказалась гибельною!..

Запомнить, кто именно и что изрекает, Антон был не в силах. А надо бы. Он достал блокнот и начал записывать, как когда-то на лекции. "Князь Трубецкой: Необходима сильная национальная власть... Шульгин: Ныне у нас не монархия и не республика – государственное образование без названия!.. Генерал Брусилов: От имени офицерского корпуса я заявляю..."

Милюков легко дотронулся до его руки:

– Вас не ангажировала какая-нибудь газета, мой юный друг? – Мы, все собравшиеся, договорились не выносить из избы...

– Нет, Павел Николаевич, – пряча блокнот, ответил поручик. – Это для себя. Столько знаменитых лиц. А в голове полнейшая сумятица.

Профессор негромко, даже не размыкая губ с зажатым в них мундштуком трубки, засмеялся. Отнял трубку:

– Вы когда-нибудь в Русском музее разглядывали, ну, скажем, Верещагина или Коровина вот так? – он поднес ладонь к самым глазам. – Хаос разноцветных мазков. А отойдите на десяток шагов от полотна – эпическая картина!

И на второй день профессор все так же сидел в дальнем углу, рядом с Антоном. Лишь после выступления генерала Алексеева, потребовавшего "оздоровления армии", он снова попросил слова:

– Мы услышали речь, исполненную глубокой государственной мудрости, сказал он, но тут же и смягчил требования генерала, придав им обтекаемость, и заключил: – Единственная подлинно культурная сила, созданная русской историей, – это ее надклассовая интеллигенция.