Заговор генералов

Керенский предусмотрел такую возможность: постановлением Временного правительства были воспрещены в Петрограде и Москве "всякие шествия и уличные сборища". Министр внутренних дел эсер Авксентьев недвусмысленно предупредил в печати, что "попытки нарушить это распоряжение, а равно всякие призывы к насилию и к мятежному выступлению, откуда они бы ни исходили, будут прекращены всеми мерами".

Большевикам стало известно, что многочисленные московские военные училища, школы прапорщиков, бригада ополченцев приведены в боевую готовность, а к городу подтягиваются части из окрестных гарнизонов. Нет, никаких действий, могущих сыграть лишь на руку врагам!.. Но есть средство, которое никогда не отнять у пролетариата, – забастовка! Вчера общегородская конференция партии (Антон был на ней) приняла решение: организовать массовую кампанию протеста против Государственного совещания и призвать пролетариат Москвы к однодневной стачке протеста.

Центральное бюро профессиональных союзов от имени сорока одной организации поддержало большевиков и санкционировало однодневную забастовку. Однако меньшевики, эсеры, Московская дума, сблокировавшись и с кадетами, и с "внепартийными", выдвинули контрпредложения: "Москве оказана особая честь! Идея совещания родилась у министров-социалистов! Надо ли нам изолировать себя от всей остальной России и расширять пропасть между рабочим классом и всеми другими гражданами страны?.." Короче: не протестовать, а наоборот – приветствовать съезд заговорщиков. И еще один "благоразумный" довод: Государственное совещание – дело, мол, не московское, а всероссийское, поэтому пусть решает не Московский Совдеп, а ВЦИК. А во ВЦИК, известно, Чхеидзе и Церетели горой стоят за совещание.

В массе начались колебания. За кем же пойдет трудовая Москва?

Последнее, что довелось услышать Антону от Пятницкого, – это исход голосования в Московском Совдепе. Голосовали уже глубоко за полночь.

– Общими силами меньшевики и эсеры добились перевеса: провели резолюцию против стачки.

– Так что же, все сорвалось?

– Шалишь! Мы решили обратиться к самим рабочим.

– А если казаки и юнкера устроят провокацию? Вспомните пятый год или июль.

– Будем соблюдать выдержку. А перегнут палку – и мы напомним им пятый год. Скажу тебе по секрету: обсуждали мы и такую возможность. Еще с апреля у нас на заводах созданы отряды Красной гвардии, партийные дружины, восстановлены боевые рабочие дружины – и на "Михельсоне", и на Военно-артиллерийском, на "Проводнике", "Бромлее", "Гужоне", на "Динамо"... Они тоже приведены в готовность и на завтрашний день получат оружие. Но ни один боевик до приказа не выйдет с этим оружием на улицу.

– Если все же дойдет до этого – и мне найдите дело, – сказал Путко. Чему-чему, а стрельбе по целям я научился.

– Не горюй, твоя наука еще пригодится. Пока же твоя забота – держать уши торчком. Ты уже выудил немало нового и важного.

В устах Пятницкого это было высшей похвалой.

– Локауты, заводы на замок – пусть рабочие и их дети мрут с голоду эту политику Путиловых да Прохоровых мы раскусили давно, – продолжал он раздумчиво оценивать сведения, добытые Антоном. – Но вот точный срок одновременного удара: конец августа – начало сентября... С чем это связано?.. Попытайся уточнить.

Он оглядел собеседника:

– Не возьму в толк: чего это Милюков обхаживает тебя, словно девицу?

– Как-никак сын бывшего коллеги.

– Эмоциями объясняешь? Ишь какой этот Павел Николаевич чувствительный!.. Да у него таких профессорских сынков в кадетской партии пруд пруди. Не-ет, зачем-то именно ты ему понадобился... Договоримся так: что бы он тебе ни предложил – соглашайся. Коль Юзеф послал тебя лазутчиком во вражеский стан, не дай промашки! Вот твоя стрельба по цели.

Они простились с петухами: Пятницкий жил в Марьиной роще, и здесь, как в деревне, кукари-пономари подняли перекрик с цепными псами на заре.

Антон только задремал, как поднял его негромкий стук в дверь номера:

– Вы уже встали, мой друг? Если есть желание, не составите ли старику компанию на завтрак? Жду вас внизу, в ресторане.

Он быстро привел себя в порядок. Сбежал по лестнице в кафе, нашел столик, за которым, проглядывая ворох газет, сидел Павел Николаевич.

– "Я гусар молодой..." – добродушно улыбаясь, напел профессор. Он был свеж, надушен, напомажен и весь лучился расположением. – Опять, юный Дон-Жуан, даю голову на отсечение, шалопутничали до рассвета?

"Следит он за мной, что ли?" – подумал Путко.

Профессор понимающе, отечески подмигнул: мол, одобряю. А когда подали кофе, сливки и булочки, посерьезнев, сказал:

– Антон Владимирович, я хотел бы попросить вас об одной немаловажной услуге.

– Буду рад.

– Не торопитесь с ответом. Моя просьба может показаться супротивной вашим представлениям о кодексе офицерской чести... Но поверьте, не собственного живота ради, жив я заботами о судьбе отечества...

Профессор тяжко вздохнул:

– Наступает поворотный момент в истории России... Может быть, вечевой колокол призовет завтра или послезавтра... Может быть, через две недели... Но каждый из нас должен быть готов откликнуться на его призыв...