– Необходимо арестовать Ленина, обвинить в государственной измене и заранее предопределить приговор! – вторили англичанину сначала сенатор Рут, а затем и посол Френсис.
Их крайнее неудовольствие, по заявлению сэра Бьюкенена, вызвало то, что министр-председатель "не сумел надлежащим образом воспользоваться своими полномочиями, разыскать и арестовать Ленина, применить к нему те же самые меры, какие были применены к его единомышленникам на фронте".
Итак: Временное правительство – Совдепы – Ленин... Генеральные направления политики союзников вполне согласовывались с концепцией самого Савинкова. Но для определения собственной стратегии ему надо было разобраться еще и в кой-каких нюансах. Один из них – трансформация отношения представителей Антанты к "любовнику революции".
В мае, перед своим возвращением в Париж, Морис Палеолог за чашкой кофе сказал Савинкову, как бы инструктируя его на будущее:
– Мсье Керенский более всего соответствует моменту: будучи лишь министром юстиции, он действует как настоящий глава правительства. Как и мой коллега сэр Бьюкенен, я полагаю, что хотя лично он и не вполне симпатичен, но импонирует нам тем, что жаждет удержать Россию в войне и обуздать крайних левых. Остальные члены российского кабинета, к величайшему нашему сожалению, плачевно слабы.
Этот разговор состоялся более двух месяцев назад. А буквально вчера из уст преемника Палеолога, нового своего друга-наставника мсье Нуланса, Савинков услышал нечто противоположное:
– Керенский выдохся. Ситуация в России требует более сильного человека. – И тоже сослался на дуайена дипкорпуса: – Сэр Бьюкенен солидарен со мною. "Керенский почти сыграл свою роль" – вот дословно мнение посла Великобритании.
Это и было сегодня для Савинкова самым важным. Он почувствовал: руки у него развязаны. С младых лет он любил в часы досуга решать кроссворды. Благодаря им исподволь накапливалась энциклопедичность знаний, тренировалась память, вырабатывались последовательность и настойчивость. Казалось бы, мелочь – прямоугольная фигура, по чьей-то прихоти разграфленная на маленькие квадратики. Угадать несколько закодированных понятий вразброд – легче легкого. А последовательно – с первого до последнего номера по горизонтали, а затем с первого до последнего по вертикали? Вот тут и полистаешь словари, справочники, пошевелишь мозгами!.. Борис Викторович приучил себя: должен разгадать от аза до ижицы. В сегодняшней замысловатой фигуре кроссворда оставалась одна незаполненная горизонталь, перекрещивающаяся двумя уже обозначенными вертикальными – семь квадратиков, в которые вписывалось имя: "Сомерсет". Вильям Сомерсет Моэм. Соединяющий имена Бьюкенена и Френсиса. "Скажи, с какою вестью пожаловал ты к нам?.." Это кажется, Сусанин спрашивает у Сабинина. А Сабинин отвечает: "Эх, ребята! Без похмелья нет в Руси пиров честных! И не едет без веселья к шумной свадебке жених!.."
В почте, с утра ожидавшей разбора, оказался удлиненный розовый конверт – такой могла прислать только женщина. Надрезав его, Савинков убедился, что не ошибся. А пробежав округлые строчки, обрадовался, как доброму знамению: Сашенька Короткова уведомляла, что папочка ее отбыл в Москву для участия в каком-то собрании "как реликт российской свободы", а тем часом в Питер прибыл знаменитый английский писатель, давний ее знакомый Вилли Моэм – и она, желая познакомить Вилли с самыми замечательными соотечественниками, приглашает посему завтра на обед "милого Бобби", где и представит его "очаровательному Вилли".
Борис Викторович рассмеялся и даже напел голосом Антониды:
Когда он слушал эту оперу?.. Небось лет двадцать назад... Точно. Сидели на галерке вместе с Ваней Каляевым. А Сусанина пел Шаляпин. Теперь же вдруг всплыло. Вот так и при разгадывании кроссворда: ищешь, ищешь, перетряхиваешь все книги в библиотеке мозга – и вдруг само выскочит. И точнехонько, буковка к буковке, уместится в пустые квадраты. "Страха не страшусь, смерти не боюсь, лягу за царя, за Русь!.." Как они тогда бесновались на галерке! Чуть не вывалились в партер, на лысины...
Глава двенадцатая.
14 августа
Антон понимал: Московское совещание-представление вступало в свою кульминацию. Свидетельствами тому были и вчерашняя встреча генерала Корнилова, и слова Костырева-Карачинского, и беседа с Милюковым утром в "Национале"... Но главное, конечно, – последний разговор с товарищами из Московского комитета.
Большевики внимательно следили за событиями, давали свою оценку каждому повороту их и принимали необходимые меры. Ногин, Землячка, Ярославский, Скворцов-Степанов, Пятницкий пришли к общему убеждению: ныне провозглашение военного диктатора не состоится. А если все же Рябушинский, Милюков и генералы решатся на этот шаг, они жестоко поплатятся: подавляющее большинство войск Московского гарнизона и пролетариат города – против генеральской диктатуры.