Заговор генералов

– Еще больше ходуном ходит! Заводские с Полюстрова и Охты хотели через мосты на эту сторону перейти, да на мостах солдаты и полиция, изготовлены стрелять. Меня-то по пропуску пропустили. Да разве слободских остановишь? Они шасть на лед – и через Неву. И на Суворовском, и на Литейном тоже трамваи набок. За солдат теперь взялись. Да так хитро! У казарм одни женщины: "Заарестовывай меня, родненький! Стреляй в меня, сынок кровный!" Ну, они ружья и опускают.

– Казаков! Где казаки?! – с недоумением воскликнул есаул. – В такое время бунтовать?! Дали б мне мою сотню – разом бы успокоил!

– Ездят они туда-сюда с нагайками, да разве за всеми поспеют? Они здесь, а те – там, они – туда, а те – сюда. И все с флагами, с песнями! Одна такая красивая, дух захватывает:

Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, люд голодный!
Раздайся клич мести народной!
Вперед, вперед, вперед!..

– Это "Марсельеза", – сказал Антон. – Гимн французов. Сто тридцать лет назад, когда они короля свергли, эту песню сочинили.

– Как понимать вас, поручик? – в голосе есаула была угроза.

"Вот ты каков, дружок", – подумал Путко, но ответил ровно:

– Я объяснил Надежде Сергеевне, что это за песня. С утра двадцать пятого февраля началась, как понял Антон, уже всеобщая забастовка: санитарка не увидела ни одного дымка над заводскими трубами. На улицах с самого раннего утра было полно студентов и гимназистов. Не вышли и газеты.

– Вот только листки какие-то раздают в народе, я тоже захватила.

– Прочти, что там? – попросил Антон.

– "До... долой царскую монархию! Да... да здравствует демократическая республика! Вся земля – народу! Долой войну! Да здравствует Социалистический Интернационал!.."

Шалый вернулся в палату, когда Наденька дочитывала листок.

– Как смеешь! – Путко услышал, как листок хрустнул в его руках. Прокламация! "Бюро Центрального Комитета партии большевиков". Откуда у тебя? Да за это знаешь, что тебе полагается?

– Я просто... Просто взяла... – оробела девушка.

– "Просто взяла"! – передразнил есаул. – Дура ты, вот кто!

– Попрошу вас, господин офицер! – приподнялся Антон.

– Извините, поручик. Но это немыслимо! Где же казаки?

– Они, я слыхала, тоже с фабричными... – пролепетала испуганная девушка. – Я сама видела: на Казанской городовые стерегли арестованных, которые с красными флагами были, а казаки – на них с шашками и освободили...

– Не может быть! Не заметила, какие у них лампасы на шароварах?

– Голубые.

– Мои? Донцы? Врешь, дура! – снова взревел он. Со свистом взмахнул рукой, будто клинком рассекая воздух. – Эх, стерва, все нет замаха – тянет!

– А вот и не вру вовсе! – вдруг подняла голос Наденька. – Что вы все: "Дура, дура, врешь!" Я хоть выношу за вами и подтираю, а тоже свое понятие имею. Хотите знать, и на Знаменской площади ваши, с голубыми лампасами, как наскочили на конных жандармов, так те по всему Невскому шпарили от них наутек!

Есаул заметался по комнате:

– Невозможно! Чего они хотят? В такое время! – Зашуршал бумагой. "Долой царскую монархию!" Нет! Без царя нам невозможно! Мы поставили Михаила Федоровича на царство и извечно служили царям верой и правдой!.. "Землю народу..." Какому еще народу? У меня земли вдосталь. Может, пришлым, орловским-тамбовским, которые на наш чернозем зарятся? Вот им, на-кась, выкуси, ёшь-мышь двадцать!..

Вчера девушка принесла тревожную весть: повсюду на улицах войска и полиция. С винтовками и пулеметами. Через мосты без пропусков – никого. Хлеба в городе нет уже третий день.

Потом сквозь заклеенные окна донеслось: та-та-та-та!.. Антон определил: "максим". По коридору забегали. Послышались громкие голоса, стоны.

– Что там, Наденька?

– Раненых привезли. Весь приемный покой в носилках. Больше, чем когда поезд с фронта. И солдаты, офицеры и фабричные. Даже женщины есть.

Через час в их палату ввезли каталку, на бывшую Катину кровать уложили мужчину, стонущего сквозь зубы.

– Грязная рвань!.. Сброд! В христа бога душу!.. – не обращая внимания на девушку, он выматерился. – У-у, ненавижу!

Шалый подсел к нему:

– Успокойтесь. Хотите выпить? Забулькало, потянуло спиртом.

– Что там? Я есаул Четвертого Донского. Всю душу мне извели.

– Тишкин, штабс-капитан лейб-гвардии Волынского... У меня в казармах на Знаменской учебная команда... Две роты при двух пулеметах... Пулеметы мы поставили на каланчу Александро-Невской части... Сектор обстрела что надо. Они потекли, как черная река. Я приказал: "Ружейно-пулеметным!.." О-о!.. он застонал сквозь стиснутые зубы. – В пулеметных расчетах старослужащие, а нижние чины... о-о!.. необстрелянные, сволочи... Повел их... Предупредил: "За неповиновение!.." Кто-то саданул: уличная пьянь или... солдаты... В пах... о-о!..

Он затих, провалившись, наверное, в обморок.