Заговор генералов

Иванов не был искушен в тонкостях политики. Из витийств эмиссара он понял лишь одно: без собранного в монолитный кулак карательного войска обрушиваться на взбунтовавшийся Питер нельзя. И окончательно убедился, что предстоит не увеселительная прогулка и даже не быстрая расправа, "кровавая баня", какую устроил он Кронштадту под наведенными на остров с моря главными калибрами крейсеров и береговых батарей, а изнурительная осада.

– Надеюсь, к государыне меня пропустят безо всяких козней? – с сарказмом обратился он к коменданту Царского.

– Предоставляю вам свой автомобиль. Александра Федоровна была вне себя:

– Что происходит, генерал? Кощунственно! Немыслимо! Варварская страна!.. Когда вы покончите с этим сбродом?

– Императорская гвардия и верные трону войска на подходе, ваше величество, – церемонно склонил он голову.

– О-о! – она стиснула кулаки так, что они побелели. Лицо ее было искажено ненавистью. – Так поспешите же, генерал!

На станции Иванова ждало только что полученное от царя предписание: до прибытия его самого никаких мер не предпринимать. А по линии железной дороги поступило донесение: от Питера в направлении Царского продвигается революционный батальон, усиленный батареями тяжелых орудий.

Генерал распорядился, чтобы его доставили назад, на станцию Вырица. Он решил там, на исходном рубеже, ждать прибытия главных сил карательной экспедиции и дальнейших указаний императора.

Глава пятая. 2 марта

1

Покинув Финляндский вокзал, Путко вышел к Неве, одолел мост и заковылял по набережной. Путь был далек, но идти оказалось весело. Чопорная, с гранитными чугунноковаными парапетами набережная жила непривычной жизнью. Заводы, судя по чистому небу над Выборгской и Петроградской стороной, над Васильевским островом, и сегодня не работали. Народу на набережной полным-полно. Жгли костры из всякого хлама. С карниза правительственного здания под одобрительные выкрики два солдата прикладами сбивали орла. Одно крыло и когтистая лапа со скипетром уже отлетели. Теперь вошедшие в азарт солдаты гулко, словно в набат, били по черным орлиным головам с хищно изогнутыми клювами. Увидеть такое! Но еще поразительней было зрелище красного, полыхавшего на ледяном ветру флага над дворцом. А трехцветное, затоптанное сапогами грязное полотнище скомкалось на тротуаре.

Матросы в лихо заломленных бескозырках с гвардейскими ленточками, с красными от мороза ушами вели под конвоем сановного, в генеральской шинели, с вензелями на погонах, старика туда, в сторону Шпалерной. Антон покостылял за ними.

Площадь перед Таврическим бурлила. Шел митинг. Всюду и здесь – красные флаги. У входа во дворец хотя часовые и стояли, но никто никаких пропусков не требовал. Вслед за моряками-конвоирами Путко вошел под своды Думы. Помещение штаба восстания он разыскал быстро. Но "товарища Василия" на месте не оказалось.

– В полках, – бросила ему девушка, по виду курсистка, в углу комнаты стучавшая двумя пальцами на "ундервуде".

Оставалось единственное – ждать. Во дворце было тепло, а в полуподвале бесплатно поили чаем и давали галеты. В каждом же зале шли митинги. Все говорят... Но ведь где-то, под спудом, идет работа. Страну нужно кормить, одевать. Революцию – направлять.

Наконец Василий появился. Он был в штатском пальто, бородатый, русый, едва ли старше Антона. Опухшие от бессонницы глаза – как у Ивана Горюнова. Антон назвал себя. Добавил:

– Горюнов меня прислал.

– А-а, это он о вас говорил! Ну что ж, ценный кадр. Чего душа жаждет?

– Работы. Хоть какой.

– Ее вон сколько! – Василий показал рукой выше головы. – Только успевай поворачиваться! – Оглядел Путко. – Вы, кажется, поручик? А почему в солдатском? Замаскировался, чтобы не побили?

– Из лазарета ушел в чем раздобыл. А я уже и так битый-перебитый.

– Офицер – это хорошо... – протянул Василий. – С офицерами у нас особенно туго. В обстановке сориентировались?

– Не совсем. Всюду только речи говорят. А где дело?

– Тоже понимать надо: дорвались до вольного слова – не надышатся.

– Оно-то так. Только одни говорят от сердца, а другие – для маскировки. Каждый: "народ!", "свобода!", "революция!", "демократия!" Все нацепили красные банты! А кто же тогда еще вчера в красный цвет стрелял, как в мишень? Для кого наш флаг был что для разъяренного быка? А нынче банты, кокарды, бутончики! И все голосят: "Товарищ, товарищ!" Кто кому товарищ? Боюсь, могут так задурить голову словами, что потом не скоро этот мусор из нее вытрясешь.

– Точно! – согласился Василий. – Все стали р-рево-люционерами. Родзянко оказался, вишь, первым борцом за свободу. А вот потрясем его мошну, покажет он нам, где раки зимуют!.. Ну ладно, еще поглядим, кто кому... – Пригладил растрепанную бороду. – Ты прав: каждый гнет свою линию. Мы в подполье еще с конца прошлого года понимали: развязка приближается. Знали, что события начнутся здесь, в Питере. Оно и понятно: полмиллиона пролетариата... Ты с какого года в партии?

– Начинал в пятом, приняли в седьмом.