Заговор обезьян

— Он, он! Вот только пальто ему зачем-то помяли… Но здесь ему хорошо! А то ведь, когда установили памятник на Второй Речке, у пересылки, так без конца уродовали. Он сначала, знаете ли, железобетонный был, вот руку ему и сломали. Потом из чугуна сделали, в другое место перенесли — там краской облили. А это университетские, молодцы, постарались, может, хоть здесь Осипа Эмильевича оставят в покое.

— Ну, поэт сейчас высоко и далеко, его уже никому не достать. А вот что чувствовал скульптор, когда его творение… когда то, что создал своими руками…

— Да, создателю тяжело, — искоса взглянул Пустошин. — Но вы не думайте, тут и кресты ломают. Вот, рассказывают, на Орлиной сопке казаки не успеют поставить, как тут же новый надо сооружать! Я же говорил вам — война! И с людьми, и с природой, и с памятниками… Нет, тут поэту хорошо, тихо, спокойно…

— Нам пора, Алексей Иванович! — отступил беглец от памятника. И через несколько шагов оглянулся: чугунный человек был еле виден сквозь жёлтую листву. Действительно, укромно, только очень одиноко…

На обратной дороге мысли успокоились, отяжелели и уже не будоражили сознание. И вот он уже замечает и отдельные дома, и вывески — «Жемчужина приграничного туризма — Хунь Чунь», «Китайские строители самые надёжные строители…» Засмотрелся и на девушку в красных брючках на переходе. И вспомнилось, как когда-то шел за Линой, а она, не замечая его, цокала себе каблучками, и её белые туфельки, казалось, не касались асфальта. О! Далеко не каждая женщина может ходить на каблуках! И ждал, что она вот-вот обернётся, и слова приготовил: вот, случайно оказался в этом районе…

Но Лина не оборачивалась, и он всё шёл за ней и во все глаза рассматривал. Ему нравилось в ней всё: и лёгкая походка, и отставленный локоточек, и загорелые ножки того необыкновенного медового цвета… Вот с этой яркой картинки и сбил его выкрик Пустошина: «Видите, видите крест!» Он вывел машину на какую-то горбатую улицу и, сбавив скорость, принялся просвещать:

— Это могила Муравьева-Амурского! Его из Парижа перевезли сюда в начале девяностых. Это ведь он подписывал Айгуньский договор, по нему Россия и вернула себе Приморье. А сейчас мы только раздаём свои земли. Вот кому памятник должен стоять в самом лучше месте Владивостока, так это графу. Это в Хабаровске он замечательно стоит, на набережной, Амур рядом! Эх, не тех людей мы поднимаем вверх…

Неужели, Алексей Иванович, вас это ещё удивляет, подумал беглец, но в рассуждения, как Пустошин, входить не стал. А тот, проехав зданьице с надписью поверху — «Фуникулер», остановился у заграждения. И стало понятно: наступила очередь обзорной экскурсии. Отсюда, с верхней улицы, вид и впрямь был хорош — весь центр портового города как на ладони. А бухта совсем небольшая, и вряд ли весь флот мира, как убеждают, может здесь укрыться. Да его одного этот город не сможет укрыть!

— А это, видите, опоры для развязки будущего моста, что пойдёт на остров Русский, — пояснял рядом голос Пустошина.

Алексей Иванович, Алексей Иванович, зачем мост, не надо моста! И ехать придётся не на остров, а совсем в другую сторону.

— Скажите, а улица Фонтанная далеко отсюда?

— Фонтанная? Вы о прокуратуре? Да рядом, рядом она! Мы когда ехали, наверное, заметили вывеску «Хэндэ» — это корейская гостиница, вот поблизости от того места и прокуратура. А, собственно, зачем вам и знать, где эта контора находится? Они за вами сами приедут! Вас туда, мой дорогой, на машине с почётом доставят! — вздохнул Пустошин и вернулся к главному:

— Я думаю, к консульству на машине не стоит ехать, так ведь?

И пришлось старательно кивать головой: да-да, не стоит.

— Мы оставим её здесь и спустимся прямо к дому, ну, не к самим, конечно, дверям… Вон, видите, внизу справа стоит желтое такое здание — это и есть консульство, — показывал куда-то вниз Пустошин. Но внизу было много разных зданий, да и что рассматривать?

— Значит, сумку оставляете? Ну, что ж, тогда пошли!

И, взглянув в последний раз зеленоватую воду бухты, на на серые военные кораблики, беглец оторвал руки от железного поручня.

— Фуникулер игрушечный, конечно, но зато спустимся быстро. Раз — и мы внизу! — бодро пообещал Алексей Иванович, когда они двинулись к стеклянным дверям станции. Только двери по техническим причинам оказались закрытыми наглухо.

— Жаль, очень жаль! Есть тут и лестница, но такая, что чёрт ногу сломит. Придётся действовать по-другому, на машине.

Они съехали вниз по неширокой уютной улочке и остановились, уткнувшись в другую, поперечную, гудящую машинами.

— На Светланскую выезжать не будем, отсюда до Пушкинской три шага… Может, здесь и стоять нельзя, но ничего, мы быстро… Авось не оштрафуют, — бормотал будто про себя Пустошин. И беглецу пришлось перебить:

— Алексей Иванович, продиктуйте ваш телефон. — И Пустошин с готовностью откликнулся, и удивился: а что, записывать не будете? Да, нет, зачем? Он и Толины адреса прочёл и запомнил, а обёртку от шоколада ещё из поезда выпустил на свободу.