Озадаченные компаньоны бросились к окну. На перроне явственно чувствовалось оживление, откуда-то вдруг взялись люди, но по виду это были не пассажиры, и не встречающие, а какая-то особая, мобилизованная публика, вот как стайка подростков в жёлтых майках с плакатами и надувными шариками. Толпа громко переговаривалась и давала советы двум мужикам в грязных оранжевых жилетах, тащивших с рельсов упирающуюся белую козочку. Животное из всех сил сопротивлялось, но послушалось цыганенка, что поманил самым простым способом — куском хлеба. А скоро после шуршания и неясных восклицаний из эфира полились звуки марша.
— Это шо, Ким Ир Сэн, или как там его, опять едет? — удивился Толя.
— Ты же слышал: поезд — агитационный, значит, если и какой-то Ир, то наш, собственный…
И, открыв окно, они вытянули шеи в ту сторону, откуда медленно въезжало на станцию нечто, похожее на длинный автобус. Белое полотнище на боку железнодорожной машины красными буквами извещало: «Программу партии „Единая Родина“ поддерживают железнодорожники Забайкальской магистрали!» Был там и портрет правителя с чернеными бровями.
— Красавец! — оценил портрет майор. — А шо за агитация, опять выборы?
— А это чтобы народ не забывал, кто рулит, — усмехнулся беглец.
— Ну, ляд с ними, давай допьём, пока они там базлают, пошли они лесом…
— Так интересно же.
— Какой интересно! Это ж дурдом!
— Именно этим, майор, именно этим!
А тут над станцией загромыхал голос: «На узловом планерном совещании нашего участка железной дороги было принято решение… Наш эстафетный поезд оправился со станции Хилок… Лучшие локомотивные бригады и передовики производства… На каждой станции нас встречают… Все поддерживают линию руководителей государства… На крупных станциях Забайкальской железной дороги открыты приёмные партии „Единая Родина“… Её руководитель неустанно… С каждым днём ширится…»
И вся эта свинцовая галиматья падала на головы, ещё не чугунные, и забивала уши, оседала в мозгах, душила мертвечиной. Господи, какой век на дворе? А он ещё хочет что-то доказать? Кому? Этим людям, согнанным с рабочих мест и покорно застывшим в молчании. Но им чужды и надрывающие лужёную глотку агитаторы, и какой-то там взятый за одно место богатей…
Мимо окна прошла женщина с сумками и тут же вернулась, и, вытирая круглое лицо, спросила:
— Не знаете, когда этого царя увезут? — махнула она в сторону поезда.
— Какой же это царь, мамаша! Это псарь! — ухмыльнулся майор.
— Да мне всё равно! — тонко, со слезой перебила его женщина. — Ой, так ехать надо, так надо, а они всё перекрыли. У нас ведь беда — племянник повесился! Завтра похороны, а поминки не готовлены, тесто не ставлено, и компот не варили. А тут не пойми чего! Восемнадцать годков всего и было… Вот и плакать уже нечем! — тужила женщина. — Теперь жди, когда этого уберут… Весной этого возили и тут, на тебе, опять привезли…
Теперь этого долго будут возить, и стая будет править вечно. Он никогда не получит свободу, никогда, стучало в висках под мегафонные крики. Да выберется ли он из этой Могочи!
— А что там с пассажирским, на сколько опаздывает? — всполошился беглец, забеспокоился и Толя. Они кинулись в службы вокзала, но обнаружили запертые двери, занавешенные окошки. И тогда майор, остановившись среди зала, зычно выкрикнул: «Эй! Кто-нибудь!» И тотчас из неприметной и бестабличной двери вышел пожилой мужчина:
— Чего безобразничаешь?.. Поезд у нас, ехать надо, а на перроне у вас… У нас всё по графику. Кому надо, все уедут… А новосибирский поезд сильно опаздывает?.. Да чуток задержится. А ты не хулигань, а то можешь и на поезд не попасть. Задержат — и все дела!.. И ты не пугай! Я давно пуганый и не такими, дядя, как ты… Ну, значит, должен соображать! Они быстро свернут, им дальше надо ехать…
И действительно, не успели они вернуться к окну, как всё действо закончилось, и Толя не преминул заметить: «Да понятное дело, там у них уже всё накрыто, всё нолито!» Автобус на рельсах медленно и торжественно скрылся под бравурный марш, и перрон в мгновение ока опустел, как ничего и не было. Будто несколько минут назад на станции замиражило, а потом морок развеялся, и пошла обыкновенная жизнь. А скоро женский голос известил о прибытии поезда из Новосибирска. Компаньоны вылетели на перрон, и дальше всё пошло впопыхах, в рваном ритме, в суматохе.
— Не обижайся, братка, если шо не так! Ну, такой я… Ну шо ты со мною сделаешь? — сбивчиво извинялся Толя.
— Это ты меня извини, если было… Спасибо, Толя! Без тебя… — Гул состава заглушил последние слова, замелькали вагоны, вагоны, и беглец дёрнулся и готов был бежать за седьмым вагоном, что проехал далеко вперед.
— Куда ты? Стоянка пятнадцать минут, успеешь! — придержал его майор. И на виду вышедшего к поезду милиционера они степенно двинулись вдоль состава.
— Ты до своего друга доберешься, дай знать!
— А як же, Толя, а як же! — пообещал он, отъезжающий.
— Я с тобой серьёзно, а ты…
— Ну, если что-то случится, ты об этом узнаешь сразу…
— Типун тебе на язык! Я не это имел у виду… Ну, шо у тебя всё нормально… Я ж это… беспокоиться буду.