Заговор обезьян

И точно знал, сам не смог бы вот так, бросив всё, погрузиться в проблемы другого, незнакомого, человека. Нет, не смог! И нашёл бы этому оправдание: мол, дает работу сотням, да что там сотням — тысячам людей. И потом одна минута его рабочего времени стоила таких денег! А скольким он отказывал в этих деньгах: заработайте! И швырял телефонную трубку, когда досаждали просьбами.

Нет, Толька — это укор! Может, потому он так раздражал. Раздражал иррациональностью поведения, таким чувственным восприятием мира. Его уму, холодному и расчётливому, как говорят некоторые, такой способ жизни был совершенно неведом. Но было что-то ещё, что не рассчитаешь ни на каком калькуляторе. Какая-то странная приязнь другого человека. Майор, сообразно своим взглядам, лечил его как лечат человека, не понимающего, что горькие пилюли — самые действенные. Нет, с ним определённо что-то произошло за те забайкальские дни, и вот уже хватает того вольного воздуха, а значит, вертолётного майора. А может, он просто привык, что за ним всегда кто-то ходил: то мама с папой, то референты с бодигардами, то конвоиры с адвокатами. И все последние годы рядом был Антон…

Он улёгся на узкий диванчик и, натянув простыню до самого подбородка, лежал на спине и ждал, когда сознание в предчувствии сна начнёт затуманиваться. Но спокойно лежать не получилось: заныла спина, и пришлось ворочаться — приспособить спину к диванчику, а может, диванчик к спине. Но голова была ясной, только мысли в ней вились бесконечной чехардой. Нет, он не думал о том, что будет завтра и как там всё пройдёт в консульстве, а потом в прокуратуре. Нет, волновали не эти мелкие технические подробности, а одна звенящая нота: все, отбегался!

И стремительный рывок на восток — его последнее путешествие в жизни. Когда-то страна простиралась перед ним со всеми горами и реками, мостами и скважинами, и он считал себя благодетелем этого государства. Может, он действительно не знал жизни, чего-то не понимал? Может быть! Но теперь-то, теперь он готов отказаться от многого, от всего лишнего, только жить на воле. Но завтра сам, собственными руками обменяет свободу на публичную демонстрацию своей законопослушности. И это тут же объявят трусостью. «Преступник понял всю бесперспективность дальнейших попыток скрыться от правоохранительных органов и, трясясь от страха, выполз из своей норы». Но жизнь перезагрузке не подлежит, и ничего не исправишь, если только детали…

«Ничего себе деталь! Когда он был здесь в последний раз?» — разглядывал он огромный сверкающий зал. Он узнал этот ресторан по мраморным колоннам, по свисающим, как сталактиты, хрустальным люстрам, мозаике на полу, узнал и человека, что сидел с ним за одним столом. Это жёсткое лицо с капризной нижней губой, этот блуждающий взгляд длинных светлых глаз, эти беспокойные руки. Перед ним сидел друг правителя в ранге посланника, и время от времени вскидывая рыжеватую голову от тарелки, всё спрашивал: и это их хваленая кухня?

А у него болело горло, и шея была обёрнута длинным серым шарфом, и отвечать не хотелось. Он попросил подогреть «Gevrey-Chambertin» — наверное, это было неправильно, его больной глотке подошёл бы обычный глинтвейн, но что теперь… Теперь он кутался в шарф и пил тягучее, красно колыхавшееся в бокале вино, и ждал, когда попросивший о встрече посланец Родины, перейдёт к делу.

Но тот будто не замечал и его нетерпения, и его досады. Ловко орудуя ножом и вилкой, посланец без конца подливал себе в бокал из пузатой бутылки «Laphroaig». И каждый раз отчётливо было видно, как напрягалось горло, стянутое галстуком, и невидяще соловели глаза, и подумалось: так он этот «Лефрой» и прикончит в один присест, потом возись с ним. Но нет, крепкий виски оказывал на посланца действие не большее, чем вода из-под крана. Он пил, ел, успевал прикладывать к уху телефон, и не какой-нибудь там «Vertu», a «Gresso», «Gresso Individual». Закончив с едой, друг правителя долго готовил сигару, а, раскурив ее, длинную и чёрную, уже не сводил жёсткого, немигающего взгляда.

— Ну что, поговорим? Я рассчитываю… мы все рассчитываем на твоё понимание. Если поймешь, всё у тебя сложится, а нет, так…

Чёрт! Пришлось поднять руку, чтобы ослабить шарф, горло сдавило так, что невозможно было дышать.