Заговор патрициев, или Тени в бронзе

После этого я поднялся к дому, чувствуя, что для ног любовь так же тяжела, как для кармана и сердца. Теперь я заметил коечто, чего раньше не видел: звон сбруи под кипарисами привел меня к двум потертым седлами мулам, привязанным вдали от дороги. У них была грубая шерсть и надетые торбы. Я прислушался, но не уловил больше никаких признаков жизни. Если гуляки — или любовники — поднялись на гору с берега, то мне показалось странным, что ради своих счастливых целей им пришлось так далеко зайти в частное имение. Я погладил животных и задумчиво пошел дальше.

* * *

К тому времени, как я снова дошел до виллы, прошел уже час с тех пор, как я проводил Елену.

Любой убийца или грабитель мог пробраться в этот дом. Слуги, которые встретили Елену, давно исчезли. Вокруг никого не было. Я поднялся наверх, уверенный, что, по крайней мере, в комнате Елены будет тот, кто надо; мера безопасности, на которой я настоял. Это означало, что сам я мог провести с ней только пять минут, чтобы быть вежливым, но я с нетерпением ждал глупого фарса перед другими людьми, пока буду играть роль ее надежного телохранителя, с мрачным чувством юмора…

Дойдя до комнаты Елены, я открыл тяжелую дверь, проскользнул внутрь и тихо закрыл ее. Это было откровенное приглашение; мне пришлось запереть дверь на засов. Во внутреннем коридоре снова было темно, а за занавеской опять горел тот же свет.

Она была не одна. Ктото говорил, но не Елена. Мне следовало уйти. Я был готов к любому разочарованию, но к тому моменту я так отчаянно хотел ее увидеть, что это привело меня прямо в комнату.

Зеленое платье лежало сложенным на сундуке; ее сандалии в беспорядке валялись на прикроватном коврике. Елена переоделась во чтото более темное и теплое с шерстяными рукавами до запястья; ее волосы были заплетены и лежали на одном плече. У нее был опрятный, мрачный и непонятно уставший вид.

Елена вернулась домой так поздно, что ужинала на подносе. Она сидела лицом к двери, так что когда я влетел через занавеску, ее испуганные глаза наблюдали, как я неистово смотрел на происходящее.

С ней был мужчина.

Он раскинулся в кресле, положив одну ногу на подлокотник, небрежно жуя орехи. Елена казалась более угрюмой, чем обычно, уплетая куриные крылышки, хотя она сидела с таким видом, словно присутствие этого человека в ее спальне было привычным делом.

— Здравствуйте, — гневно набросился я. — Вы, должно быть, Барнаб! Я должен вам полмиллиона золотыми монетами…

Он посмотрел на меня.

Определенно, это был тот человек, который напал на меня на складе, и возможно, тот, кого я заметил с Петро у повозки на пути в Капую. Я внимательнее посмотрел на него. Через три месяца преследования человека в зеленом плаще я, наконец, узнал, кем он был на самом деле. Старая мать вольноотпущенника из Калабрии оказалась права: Барнаб был мертв.

Я знал этого человека. Это был бывший муж Елены Юстины; его звали Атий Пертинакс.

Согласно «Ежедневной газете», он тоже был мертв.

LXI

Он казался вполне здоровым для человека, которого три месяца назад убили. И если это зависело от меня, то Атий Пертинакс скоро тоже будет ужасно мертвым. В следующий раз я сам все устрою. И уже навсегда.

На нем была совсем простая туника и новая бородка, но я очень хорошо его знал. Ему было двадцать восемь или двадцать девять. Светлые волосы и худощавое телосложение. Тусклые глаза, которые я забыл, и кислое выражение лица, которое я не забуду никогда. Постоянная раздражительность сделала мускулы вокруг глаз более напряженными, а челюсти крепко сжатыми.

Я виделся с ним один раз. Не тогда, когда преследовал его на правом берегу Тибра; за год до этого. Я все еще чувствовал, как его солдаты превращали мое тело в месиво, и слышал его голос, когда он называл меня дикими словами. Я все еще видел его бледные ноги под сенаторской тогой, выходящие из моей квартиры, где он бросил меня у сломанной скамейки, когда я беспомощно выплевывал кровь на собственный пол.

Он был предателем и вором; бандитом; убийцей. Однако Елена Юстина позволила ему рассесться в своей спальне, словно богу. Ну, наверное, он так тысячу раз сидел с ней в той великолепной, сероголубой, со вкусом обставленной комнате, которую он выделил для нее в их доме.

— Я ошибся. Вас зовут не Барнаб!

— Разве нет? — посмел сказать он.

Я видел, что он все еще не знал, как реагировать на мой внезапный приход.

— Нет, — спокойно ответил я. — Но официально Гней Атий Пертинакс Капрений Марцелл гниет в своей погребальной урне…

— Теперь ты видишь, в чем проблема! — воскликнула Елена.

* * *

Я задумался, как она могла сидеть там и кушать. Но потом заметил, как Елена обгладывала куриную косточку, обнажая зубы, словно относилась к его проблемам с таким презрением, что они не могли помешать ее аппетиту.

Я вошел в комнату. Не считая того факта, что я намеревался арестовать этого преступника, существовала старая добрая римская традиция, что в присутствии человека, который нравственно выше тебя, ты должен встать. Пертинакс напрягся, но остался сидеть.