Заговор Ван Гога

Среди подавляющей части публики и экспертов раздались смешки. Турн даже не улыбнулся.

– Так как члены комиссии, по крайней мере, знакомы с этим языком, то мы и станем им пользоваться в качестве нашего lingua franca[8], – вывернулся Жолие. – А если ваш собственный английский не столь адекватен уровню наших экспертов, то пресс-релизы будут распространяться на французском, немецком и, как я подозреваю, на голландском. Кроме того, нам дали понять, что среди присутствующих имеются преподаватели вузов, готовые сделать перевод на ряд других языков, включая русский, японский и арабский.

– Весь мир смотрит, – прошептал Хенсон на ухо девушке.

Жолие картинно обернулся к охране возле двери по левую руку.

– А сейчас, я полагаю, настало время познакомиться с нашим почетным гостем.

Он кивнул, полицейские распахнули дверь, и два новых охранника внесли мольберт, задрапированный белой атласной тканью. Аудитория забурлила. Представители прессы ринулись вперед, будто скаковые лошади после сигнального хлопка. Кое-кто из присутствующих вскочил на ноги, предвкушая удивительный миг. Охранники поставили мольберт точно по центру освещенного круга и утвердились по обеим сторонам.

– Снимите покрывало! – торжественно приказал Жолие.

– Будем надеяться, картина еще на месте, – сухо прокомментировал Хенсон.

Пока охранники осторожно стягивали ткань, Эсфирь глазами просканировала весь зал. Вздохи, всхлипы, рукоплескания и фотовспышки. Одна из женщин в первом ряду тихо рыдала, зажав рот ладонью.

Турн тяжело повернулся на стуле и вскинул руку, кивая при этом головой.

– Вот! Видите! – захрипел он. – Портрет из «Де Грута»! Из всех автопортретов величайший!

Винсент смотрел перед собой, повернув лицо в три четверти. Набрякшие веки, плотно сжатые челюсти. Вселенная бледно-голубых, аквамариновых и белых мазков крутила карусель вокруг его взъерошенной рыжей шевелюры.

Фотографы оживились, но сохранили почтительность, словно находились в присутствии легендарной кинозвезды – Мэрилин Монро, Кэтрин Хепберн, Джона Уэйна. Среди публики многие вошли в состояние транса, благоговейно созерцая полотно.

Жолие немножко выждал, чтобы реальность картины была осознана полностью, затем вернулся к трибуне.

– Невероятно, nest-ce pas?[9]

– Да, но это подлинник? – выкрикнул кто-то из британских репортеров.

– Разумеется, подлинник! – рявкнул Турн, ударив кончиком трости об пол.

– Мы для того и собрались, – заметил профессор Балеара.

– Для проверки, – добавил Турн. – Это та самая картина, что висела в музее «Де Грут». Если будет доказана ее фальшивость, значит, она всегда была фальшивкой. – Тут он приподнял свою трость. – С тех самых пор, когда ее написал Ван Гог!

Аудитория развеселилась.

– Полагаю, становится очевидным, что доктор Турн уже пришел к выводу, – сказал Жолие. – Позвольте мне, в таком случае, сначала представить нашего многоуважаемого метра, а затем каждый из членов комиссии по очереди объяснит свою методику, которой он пользуется для проверки аутентичности данной картины.

Антуан начал с того, что перечислил звания и должности Турна, добавив, что как самим экспертам, так и любому человеку, хорошо знающему историю искусства, это имя прекрасно известно. Семнадцать монографий, неисчислимое множество статей, публикаций и каталогов, консультации практически для всех крупнейших музеев мира – вот только часть послужного списка маститого ученого. Турн встал под аплодисменты и, не обращая внимания на настоятельные советы Жолие говорить с места, медленно направился к трибуне, напоминая огромного носорога, купающегося в лучах славы. Обхватив трибуну руками, он прочистил горло и приступил к докладу.

– По моему лишному убешдению, – зашипел он, – эта экшпертижа не более чем формальношть. Наука не ешть единштвенный ишточник иштины. – Здесь он еще раз откашлялся, выбросил вперед руку и, обведя пальцем дугу, показал на картину. – Это не обман зрения. Перед нами автопортрет Винсента, висевший в коллекции «Де Грут» в тысяча девятьсот сорок третьем году. Я был тогда юн, но картину эту считал своим другом. Много часов провел я, сидя перед этим полотном, общаясь с ним и прислушиваясь к тому, что оно мне говорит. Этот автопортрет стал мне братом.

Он молча уставился на картину. Его грудь тяжело вздымалась и опадала, что-то свистело и булькало в глотке при каждом выдохе.