Заговор

— В самом деле? — Старый профессор помолчал, потом продолжил: — Вы осознаете ту ответственность, то бремя, которое ложится на ваши плечи после этого открытия? Давным-давно я видел то, что лежало за гранью теории, за границами слов. Я видел действительность порядка, постоянства, конца посредственности. В таких случаях выбора нет.

— Действительно. — Ксандр кивнул, больше отвечая своим мыслям, чем старцу. — Какой вы, оказывается, смелый. — Поставив пустой стакан на бюро, добавил: — По крайней мере, теперь понятно, почему мне удалось остаться в живых.

— То была досадная неполадка со связью, ничего больше.

— Это вы про тех в Зальцгиттере, в поезде? По-моему, они ясно осознавали, что собираются делать.

— Я же сказал: неполадка со связью. К счастью, вы не пострадали.

Ксандр перевел взгляд на окно.

— Это все, что вы поняли? — Было ли это последствием применения наркотика или сказался шок двух последних минут, в этом Ксандр разобраться не мог, но он почувствовал вдруг жуткую слабость. Смахнув с кресла одежду на пол, сел. — Я всегда причислял вас к людям здравомыслящим.

— А ныне усомнились в этом? — Старец поставил кружку на маленький столик и собрал бумаги. — Вы прочли манускрипт.

— Конечно же.

— Третья копия, — кивнул Ландсдорф. — Это был сюрприз. Не важно. Надеюсь, вы поняли эту рукопись.

— Если имеется в виду, что я понял ее безумие, то — да.

— Безумие? А что вы знаете о безумии? — Ландсдорф зажал бумаги в руке и высоко их поднял: — Это? Недельные потуги свести воедино то, над чем я корпел больше половины жизни… И вы говорите мне, что это безумие? Это, мой молодой коллега, либо невероятная самонадеянность, либо глупость.

— Благодарю, — ответил Ксандр. — Рад слышать, что вы так цените мои способности.

— Способности здесь ни при чем. — Ландсдорф осекся. Вам пришлось многое пережить на прошлой неделе, и пережитое преломляет ваше восприятие. — Он полистал странички, которые держал в руках. — И все же даже по этим немногим листочкам я чувствую, что вы видите дальше жестокости. — Ландсдорф подождал, пока взгляды их встретятся. — Да, есть насилие, есть обман, возможно, даже безразличие к участи и страданиям людей. Но ведь нам обоим известно, что это всего-навсего побочные продукты того, что гораздо чище, гораздо более вдохновенно. Наш монах был куда умнее всего этого. Его методика порой вызывает отвращение, но значение имеет результат.

— «Побочный продукт»? — Впервые в речи Ксандра зазвучала сила. — Как вы можете ожидать, что я поверю в это? Именно вы?

— Могу, потому что это истина. И потому еще, что вы верите в нее.

— Бог мой, и вы еще толкуете о самонадеянности! Вот, значит, что дала вам эта книга: способ оправдать смерть Карло, Ганса и кто знает, скольких еще? Вам не доводилось в последнее время видеться с вашей блистательной ученицей из Темпстена? Вы это называете побочным продуктом?

— Судьба двух наших коллег — это несчастье, не стану с вами спорить. Девушку отобрали неосмотрительно. В том есть и моя вина. Но я охотно приму вину, если это будет означать, что мы добились того, что превыше и важнее нас.

— А что, собственно, вы вкладываете в эти слова? — Ксандр встал, опираясь о бюро. — «Порядок», «постоянство», «то, что превыше и важнее нас»? Да как у вас у самого уши не вянут, когда вы это произносите? Вам, как и мне, известно, что эти выражения, не будучи определены, бессмысленны и куда более опасны, когда получают определение. Кто, смею спросить, решает, что составляет достойный порядок? Кто определяет пределы разумной жертвенности… вся она, без сомнения, во имя некоего идеального представления? Уж не вы ли? Вы отыскали некую Истину, которую все мы, остальные, в неразумии своем не способны понять? Нет, в этом слишком выпячивалось бы ваше эго, ваше «я». Вместо этого вы уступаете главную роль нашему другу Эйзенрейху: сваливаете ответственность на человека, у которого нет понятия ни о человеческом достоинстве, ни о свободе, но который обладал таким же, как у вас, ужасающим пониманием большего добра, если нечто подобное вообще существует.

— О, оно существует, — откликнулся Ландсдорф, — в этом нет сомнений. И нам обоим известно, что Эйзенрейх видел это добро во всей его чистоте. Не говорите мне, будто вы считаете, что мы втиснуты в границы царства относительного выбора, где никогда нельзя достичь ничего достойного абсолюта! Сколь же ужасны должны быть в вашем представлении люди, способные на предвидение.

— Способные на предвидение? — Ксандр мотал головой, будучи не в силах подыскать правильные слова. Потом взглянул на Ландсдорфа: — Вроде тех, от кого вы бежали в тридцать шестом году?