Заговоры и покушения

Опасности здесь были другого рода. Царская власть принадлежала царскому роду; но престолонаследие в нем не было установлено настолько прочно, чтобы им заранее устранялось всякое сомнение и неудовольствие. Чем свободнее здесь была царская власть, тем более требовала она личной энергии и дел от того, кто являлся ее носителем; весьма часто бывало так, что малолетнему, неспособному или бездеятельному наследнику престола приходилось уступить свое место более энергичному родному или двоюродному брату; таким образом по смерти Александра I Филэллина его младший сын Пердикка II не успокоился до тех пор, пока не устранил своих старших братьев: Аминту, Филиппа и Анкета; таким образом сын Пердикки Архелай, родившийся в незаконном браке, вытеснил законного наследника и умертвил его, когда тот был еще ребенком. В других случаях простазия, организованная форма опеки, давала в руки средства для узурпации.

Таково было положение дел, когда в 359 году вступил на престол Филипп, сперва вместо малолетнего сына Пердикки, Аминты. Он — вероятно, со смертью Птолемея — уже возвратился на родину; по соглашению, вступить в которое Пердикке посоветовал Платон, ему было дано удельное княжество; войска, которые он там держал, стали его первой точкой опоры. Опасность была велика: страну заняли иллирийцы и пэоны; явились старшие претенденты, Аргей и Павзаний, поддерживаемые Афинами и фракийскими князьями; три незаконных сына его отца требовали престола. Поддерживаемый пошедшей навстречу его желаниям страной, Филипп преодолел первые затруднения; его осторожность, ум и решительность спасли царство от иллирийцев, фракийцев и пэонов, престол — от претендентов, а царский дом — от новых интриг и смут. И когда афиняне, ценою признания их притязаний на Ам-фиполь имевшие глупость отказаться от общего дела борьбы против него, были обеспокоены его успехами и, чтобы сломить силу Македонии единовременным вторжением варваров с трех сторон, заключили оборонительный и наступательный союз с иллирийцем Грабом, пэоном Липпеем и фракийцем Кетрипорисом и его братьями, — Амфиполь был уже взят, и граждане перешли на сторону Филиппа; он быстро появился на границах, а далеко еще не готовые к войне варвары должны были поспешно покориться.

«Когда мой отец вступил на престол, — говорит у Арриана Александр взбунтовавшимся в 324 году в Описе македонянам, — вы были кочевниками, нищими, одетыми в шкуры, вы пасли в горах овец и едва могли отбивать их от соседних иллирийцев, фракийцев и трибаллов; он дал вам хламиду солдата, свел вас в равнину и научил быть равными в бою с соседними варварами». Конечно, уже ранее в случае войны в поле выходил всякий способный носить оружие македонянин, чтобы по окончании войны снова возвратиться к своему плугу или очагу. Опасное положение, при котором вступил на престол Филипп, войны, которыми он, особенно в первые годы своего царствования, должен был защищать подвергнутую отовсюду угрозе страну, дали ему повод снова взяться за дальнейшее продолжение дела, начатого уже царем Архелаем и снова уничтоженного последовавшими за его царствованием внутренними смутами. Опираясь на обязательность военной службы, он создал национальное войско, которое, возрастая все более и более, наконец, насчитывало в себе 40 000 человек.

Характер и образ действий царя становятся понятными только в общей связи целого. Стоя в центре противоречий и противоположностей самого разнообразного характера, грек относительно своего народа, македонянин для греков, Филипп превосходил первых греческою хитростью и коварством, вторых — македонскою грубостью и энергией, а тех и других — ясным пониманием своих целей, строгой логикой в проведении своих планов и быстротой и тайной исполнения. Он умел всегда оставаться загадкой для своих противников, являться им всегда иначе, не с той стороны и не в том направлении, как они ожидали. Склонный от природы к сладострастию и наслаждениям, он был так же несдержан, как и непостоянен в своих привязанностях; часто он, по-видимому, находился вполне во власти своих страстей, а между тем во всяком данном случае был их полным господином, трезвым и холодным, как этого требовали его цели, и можно сомневаться, где более проявлялась его истинная натура: в добродетелях или в его ошибках. В нем, как в одной картине, отражаются образованность его века, его лоск, ум, фривольность и его смесь великих идей и утонченной изворотливости.