Загробная жизнь дона Антонио

И знал, что убьет мерзавца. Никто не смеет смеяться над королевой, Испанией и Альба. Никто! И никто не смеет вот так запросто отказываться… отказываться от его любви? Господи, он готов был сложить к ее ногам весь мир, всего себя, он ради нее ввязался в придворные интриги и выпросил у королевы этот проклятый патент, на глазах у всего двора поручился за чертова пирата, и не только он, все Альба — и отец, и Великий Инквизитор поверили ему, поставили свою репутацию на кон, а проклятый пират посмеялся и сбежал!

Гореть ему в аду!..

— Так идите и избавьте, — махнула рукой разгневанная королева; кто-то рядом с ней злорадно хмыкнул, кто-то пробормотал слова сочувствия…

Тоньо обвел всю эту блестящую, улюлюкающую толпу невидящим взглядом, поклонился королеве и развернул коня — прочь от праздника, от торжества, прочь от насмешек и жалости, прочь от безумной английской герцогини и тычущих в него пальцев: Альба — колдун, Альба творят колдовство прямо перед ликом святой Исабель, да сам Великий Инквизитор — колдун!

«Пресвятая Дева! Я хочу проснуться!»

«Проснуться, проснуться» — билось в совершенно пустой голове в такт безумной скачке. Вперед, к порту, не дать проклятому пирату сбежать, остановить его, уничтожить, втоптать в грязь, отправить в ад, пусть горит там, как горит сейчас Тоньо, — и плевать, пусть в него тычут пальцами и кричат «Колдун!» — плевать! На этом костре сгорят они оба, потому что никто, никогда!..

Кажется, люди в ужасе шарахались от его коня.

Кажется, кто-то скакал вслед за ним и что-то кричал.

Или это кричали чайки, или проклинали его испуганные простолюдины.

Это все было неважно.

Где-то впереди, высоко, в слепящем солнце — мелькал лазурный дублет, махал шляпой и смеялся проклятый Морган, унося с собой золотого феникса, сон, наваждение и смысл.

— Я убью тебя, Морган!.. — Тоньо задыхался от бешеной скачки, но лишь сильнее хлестал коня: быстрее, Морган не должен уйти!

Он опомнился, когда конь под ним заржал и встал на дыбы, едва не выбросив его из седла.

В море.

И там, в море, снова мелькал лазурный дублет канальи Моргана.

Тоньо от злости сорвал с себя шляпу и бросил оземь. Обернулся. Увидел еще дюжину всадников, остановивших коней почти у края причала.

Все они смотрели на него и ждали.

«Чего? Чего вы ждете, черт бы вас побрал? Зачем вы смотрите на меня? Сгиньте! Это — мое дело. Мой Морган. Я сам убью его! Думаете, кто-то может уйти от меня, от Альба? Ха! Сейчас!

Эта жалкая лодочка не спасет тебя, проклятый пират. И твой корабль… ты плывешь к чужому кораблю. Где твоя „Роза Кардиффа“? Утопил? Спрятал? Думал обмануть меня? Нет, не выйдет, я вижу тебя…

Эй, слышишь? Я вижу тебя, чертов Морган!»

Чертов Морган услышал. Наверное, Тоньо кричал достаточно громко, чтобы заглушить гам праздничного порта. Или не кричал — но Морган все равно обернулся. Прищурившись, оглядел Тоньо и тех, кто увязался за ним, и ухмыльнулся. Торжествующе.

Каналья!

Гулкая пустота в голове Тоньо наполнилась пением огня, треском и грохотом фейерверка, и он почти уже увидел, как загораются паруса на шхуне, как одна за другой взрываются бочки с порохом, судно раскалывается пополам и тонет прямо перед носом чертова пирата. Увидел — и физически почувствовал эту сладкую власть, слаще любви, слаще всего на свете. Власть! Могущество! Непререкаемую силу огня, что сметает все на своем пути и несет его, сильного и свободного…

— Тоньо, — неведомо как прорвался сквозь гул пламени знакомый голос. Спокойный, укоризненный. Полный печали и сожаления.

Тоньо замер. «Что тебе нужно? Ты не остановишь меня! Что тебе?..»

Но голос молчал. Всего одно слово — и тишина. Ожидание.

Почему?

Что он хотел сказать?..

Гул пламени стих, ослепительный огонь перед глазами угас, а лодка с проклятым пиратом почти добралась до корабля. Самое время сжечь, к бешеным каракатицам, пиратскую посудину и посмотреть, кто будет смеяться последним.

Но вместо того чтобы отпустить рвущуюся из самого сердца искру прямо в крюйт-камеру пиратской шхуны, Тоньо обернулся на отца Кристобаля.

Тот молчал. Сидел на своей лошади спокойно, как статуя, смотрел с укоризненным любопытством и ждал, не делая попыток ни остановить, ни помочь, ни наставить на путь истинный.

Проклятие.

Ему и не надо ничего говорить. И так понятно, что сжечь сейчас пиратскую посудину — все равно что поднести факел к собственному костру, но сначала возвести на этот костер всех Альба. Люди не прощают такой силы и такой власти. То есть прощают и даже боготворят, причисляют к лику святых, но посмертно. Как святую Исабель.

Нет уж. Месть одному проклятому пирату не стоит гибели семьи. Пусть лезет на свой корабль, поднимает паруса и трусливо бежит. Пусть надеется, что сотня миль спасет его. Пусть боится и прячется сколь угодно далеко. Он все равно никуда не денется. Огонь никогда не упускает свою добычу. И на этот раз не будет милосердной молнии с небес. Когда Морган будет умирать, он будет точно знать — от чьих рук и за что.