Загробная жизнь или последняя участь человека

«Для чего в раю было древо познания?» — «Для того, — отвечает святой Василий Великий, — что нужна была заповедь для испытания нашего послушания». А заповедь эта есть тот же внутренний нравственный закон, только в его приложении к частному случаю жизни, или к частному предмету деятельности. Общее требование нравственного закона — есть любовь к Богу, преданность Его воле. Но человек не иначе может выражать свою любовь и преданность Богу, как в частных поступках, в различных частных случаях своей жизни и деятельности. Заповедь как частное, определенное выражение закона не только не затрудняла свободу на пути добра, напротив — как и все заповеди Божии, была светом, просвещающим очи человека (ср.: Пс. 18, 9). Проникая мыслию в заповедь, данную Адаму, мы видим в ней свидетельство о великой премудрости и благости Заповедавшего. Заповедь дана о самом частном предмете, но — при своей частности — она проявляет в себе весь дух нравственного закона, всю сущность его требований — любовь, преданность Богу, и этим показывает человеку определенный образ для всей его деятельности; определяет направление всей его жизни — послушание, повиновение воле Божией. В таком духе понимал заповедь блаженный Августин: «Древо — доброе, но не касайся его. Почему? Потому, что Я Господь, а ты — раб, вот вся причина»21. Если не Господь, то сама заповедь Его говорила Адаму о преданности, покорности Богу: а в этом и вся сущность закона. Бог ограждает заповедь угрозою: В оньже аще день снесте от него, смертию умрете (Быт. 2, 17). Нравственный закон не предсказывал человеку смерти. В душе, еще невинной, совесть была светла и покойна. В Своей угрозе Бог открывает Адаму то, о чем еще не могла говорить ему совесть, именно — горькие следствия нарушения закона и, таким образом, заповедию восполняет закон и страхом усиливает в человеке уважение к нему. Наконец, Бог провидит искушение, которому подвергнется человек от диавола. Любовь и преданность к Богу, Дарователю жизни и всех райских благ ее, сильны были спасти человека от искушения. Но Бог дает человеку еще сильное орудие против искусителя — страх смерти. Для той же благой цели Он дает заповедь, самую легкую и удобоисполнимую: запрещается вкушение плодов одного только древа. Невозможно придумать заповеди более легкой, особенно для того, кто владел целым раем и всею землею. Запрещенный предмет не имел в себе ничего особенно соблазнительного; значит, тем легче человек мог сохранить заповедь, выдержать испытание, отразить искусителя. Итак, напрасно многие сетуют на древо познания: оно насаждено было с целью мудрою и благою. Заповедь, хотя и была ограждена страхом смерти, но вела не к смерти, а к жизни.

«Но, — говорят, — известное дело, что запрещение раздражает желание». «Когда чувствуем пожелание к предмету, — пишет Златоустый22, — и нам запрещают этот предмет, то огнь пожелания разгорается сильнее»23. Еще задолго до Златоуста Мудрый24 сделал наблюдение, что ворованные воды (то есть запрещенные удовольствия) сладки и вкусен утаенный хлеб (ср.: Притч. 9, 17). То же замечает и апостол, что заповедь служит поводом греха. Грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание: ибо без закона грех мертв (Рим. 7, 8). Правда, что запрещение действует на нас как возбуждение и раздражение желаний; но так ли оно действовало на чистую и безгрешную волю Адама? Да если бы и так, — то виновата ли в этом заповедь? Я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай (Рим. 7, 7). Заповедь, указывая человеку зло, выводит его из опасного неведения зла и предостерегает от указываемого зла. В воле человека — воспользоваться предостережением или найти в нем указание и повод к опытному изведанию запрещенного. Бог дал человеку свободу и оградил его свободу заповедию. Свобода пала и в заповеди нашла только повод ко греху. Виноват в этом не Дарователь свободы и не заповедь Его, а падшая свобода.