Загробная жизнь или последняя участь человека

Откуда же грех в человеке? Нельзя возводить его к Богу, в Котором нет никакой тьмы (ср.: 1 Ин. 1, 5) и Который не искушает никого к злу (Иак. 1, 13). Было бы ужасно и противно всякой психологии производить грех из самой природы человеческой. Его можно возводить только к духовному злому существу, стремящемуся отторгнуть волю человека от святой воли Божией. Если мы ведем борьбу с существующим в нас самих злом, если в самые святые минуты душу нашу часто обуревают тяжкие искушения, то кто не скажет, что эта борьба происходит не от плоти и крови, как первого своего источника, но от невидимых сил, враждующих с Богом из-за обладания нашим сердцем. Объяснить вполне существование зла, его страшную глубину и могущество можно не иначе, как только при допущении духовного мира, закоренелого в зле и находящегося в таинственных отношениях к человеку.

Вместе с тем, учение о злом духе — искушающем, обольщающем, подстрекающем на зло полно для человека великого утешения и проливает свет надежды в такие области жизни, которые — не будь этого учения — были бы покрыты непроглядным, безотрадным мраком. В самом деле, как ни глубоко пал человек, однако он как относительно первого греха, так и относительно каждого из последующих грехов есть только существо, подвергшееся и подвергающееся соблазну и обману, а не дьявольски злое. У него всегда остается надежда на исправление и искупление. Но, поистине, нельзя было бы не прийти в отчаяние, если бы пришлось верить, что все те разнообразные внушения зла, которые подымались в сердце человека, в нем самом и зарождались. Поистине, нельзя было бы без мрачного отчаяния глядеть на судьбу всего рода человеческого, если бы необходимо было верить, что все гнусные грехопадения и страшные преступления, совершенные человечеством, были им самим задуманы, взлелеяны в его собственной груди, а не внушены посторонним влиянием. Но если это сделано было врагом (ср.: Мф. 13, 28), тогда не следует еще терять надежды: хотя сердце человеческое и есть та почва, на которой прозябли все злые помыслы и злые дела, однако — самое семя, из которого они прозябли, всеяно в него чужою рукою.

«И кто станет отрицать существование в человеке этих диавольских внушений, совершенно отличных от его животных стремлений? Конечно, никто, испытавший в своей груди страшную возможность подстрекательства ко греху, никто, изучавший надлежащим образом нравственные летописи мира. Чем, как не этим, объяснить то, что люди не только отступают от Бога, но и восстают против Него? Что беззаконники, вместо того чтобы просто забыть Бога, не касаясь уже Его вовсе, произносят Его имя своими устами так же часто, если еще не чаще тех, кто любит Его и служит Ему? Как иначе объяснить изрыгаемые на Него дерзкие хулы, ту деятельную ненависть к Нему, которой нельзя не признать в иных злых людях? Они — не атеисты, — это слово выразило бы слабо и неверно, кто они: нет, они скорее антитеисты. Чем иным может быть изъяснено услаждение при виде страданий или при причинении мучений, многие странные изобретения злобы, а главное — свирепость и, так сказать, сладострастие в ненависти? Чем иным изъяснить предпочтение зла ради самого зла и ту неистовую радость, которую люди часто находят в нарушении закона, услаждаясь самым этим нарушением, и все иные злые утехи ума, так хорошо охарактеризованные поэтом одною фразой?

Тайна эта столько же необъяснима, сколько и страшна до тех пор, пока человек и слышать не хочет ни о подземном духовном мире, ни о небесном; но она становится весьма понятной, как скоро мы признаем зло, гнездящееся в человеке, не вполне его собственным, как скоро мы открываем грехопадение, предшествовавшее его падению, и законопреступника, согрешившего прежде него, — того, который пал не так, как пал человек, потому что падение человека милосердно приостановлено тою же плотию, при посредстве которой оно и соделано; а этот первопадший пал так, как могут пасть только духи — с высоты неба в бездну ада... Все объясняется, как скоро мы признаем существование такого духа, который, погибнув сам без надежды искупления, старается погубить таким образом другие создания Божии: считая для себя еще малой победой то, что довел человека до животного состояния, он хотел бы сделать и его диаволом. Бесчисленные нравственные и духовные явления этого падшего мира свидетельствуют и уверяют в личном существовании такого искусителя»221.