Загробная жизнь или последняя участь человека

«Миросозерцание Китая — сухое, механическое, безыдейное. Китаец — это реалист и практик в дурном, одностороннем смысле этого слова. Его мысль и чувство всецело привязаны к непосредственности явлений, к видимому и осязаемому; все идеальное, — все, что выходит за пределы действительности, ему, по-видимому, совершенно чуждо. Он руководится в своей жизни исключительно сухим рассудочным расчетом. У него незаметно стремлений к сверхчувственному, и можно бы подумать, что у него нет для этого даже органа: до такой степени он привязан к чувственному, видимому, осязаемому; до такой степени заглушено в нем всякое тяготение к идеальному... Его религия едва достойна этого имени даже по сравнению с религиями язычества: так она суха и несложна»538.

«Китаец и в решении вопроса о последней судьбе человека отличается особою сдержанностью и сухостию. В древних религиозных преданиях Китая нет слова о бессмертии. В И-цзин (книге превращений) о жизни и смерти всех существ без исключения говорится как о необходимом законе жизни; переход из состояния небытия, или рождение (циен), заканчивается превращением существа в ничто (Хоа). Везде, где говорится о наградах за добродетель, перечисляются только блага временные: долгая жизнь, богатство, счастие или благой и спокойный конец, а мудрым обещается только историческое бессмертие... Единственным следом бытия человека остается только его могила»539.

«Впрочем, позднее, мы находим и в Китае веру в бессмертие. В V столетии по Рождеству Христову отрицание бессмертия признавалось вольномыслием, противным религии. Один ученый, утверждавший, что душа относится к телу, как цветок к дереву, и умирает вместе с ним, был преследуем как противник религии. Еще позднее, мыслители Китая утверждали далее, что бессмертие — существенная принадлежность человека, и говорили, что смерть есть только отрешение от тела того начала, которое его оживляло, и что тело есть только дом, в котором обитает дух. Обитатель остается и по разрушении тела»540.

Таким образом, даже и таким сухим и грубым реалистам, каковы китайцы, во всяком случае не была совершенно чужда вера в бессмертие души.

Индийцы: народная вера, бравинизм и буддизм

Переходим к соседям китайцев — индийцам.

«В древний период религиозных верований индийцев, в гимнах Вед, проникнутых свежими чувствами, мы встречаем мысль о бессмертии и, по-видимому, личном, хотя Веды и редко обращаются к вопросу о будущей жизни. Кто дает милостыню, — говорит один стих Вед, — тот идет на высоты неба, восходит к богам. В другом гимне составитель высказывает надежду увидеть после смерти своего отца и мать»541.

Вот что, между прочим, говорилось в молитве при совершении жертвы в честь бога Сомы (посредника между богами и людьми): «Сома! Возведи меня туда, где светит вечный свет, в мир беспредельной славы, туда — в мир бессмертия, туда, где таинственное жилище царя Вивасваты (первого человека, или идеального, вечного человека); сделай меня бессмертным, Сома, и возведи в небеса, где желания находят себе успокоение, где живут светоносные существа, где пьют из чаши светлого живительного питья, где одно счастие и радость»542.

С другой стороны — существовала вера, что нечестивых в будущей жизни ожидает наказание. Вообще вера в бессмертие была так всеобща, что закон Ману запрещает приносить жертвы тем, кто не верит в будущую жизнь.

Но таково было собственно народное верование, принадлежащее ранней эпохе. Вместе с появлением браминства место его заступает иной взгляд на бессмертие — в смысле пантеистическом. «Уже в объяснениях на Веды мы встречаем характеристический в этом отношении рассказ о беседе бога смерти Ямы с одним из браминов по вопросу о бессмертии. Молодой брамин, посланный своим духовным отцом к богу Яме и не заставший его дома, в награду за терпение в ожидании бога получил от последнего предложение просить у него три дара, какие хочет. Брамин обратился к Яме с вопросом, ответ на который, по-видимому, всего скорее можно было получить от бога смерти: “Что делается с человеком после смерти? скажи мне! — сказал он Яме. — Одни говорят, что он исчезает, другие — что остается. Вот, что желал бы я узнать от тебя”. Вопрос этот смутил бога смерти. “Это трудно решить, это — тонкая вещь, — отвечал он. — Ибо боги в недоумении относительно этого вопроса, и они не знают об этом”543. Затем бог смерти раскрывает брамину идею всепроникающего мирового духа, который, как огонь, распростерт по всему миру, как ветер, наполняющий воздух, проникает собою все разнообразные виды живых существ.