Загробная жизнь или последняя участь человека

Но если всмотреться в дело ближе, — этот аргумент окажется ничтожным и не имеющим никакого основания. В самом деле, добродетель не носит ли в себе своей награды, а порок — своего наказания? Не было ли бы достойно человека ставить честность, величие души — выше всего, даже если бы он был убежден, что душа не бессмертна? Не в том ли именно и состоит добродетель, чтобы в своих действиях не руководствоваться — не скажу представлением какого-нибудь блага, — это возможно, — но представлением другой какой-нибудь награды, кроме той, какую необходимо составляет самое совершение добродетели? Только невежественные и порочные люди думают, будто истинная свобода состоит в полной возможности беспрепятственно следовать своим страстям; только они на жизнь, и разумную и нравственную, смотрят — как на тягостное рабство, на повиновение Божественным законам — как на тяжелое ярмо, за всю тяготу которого должно вознаградить будущее возмездие. В глазах мудрого нет ни одного благородного и истинно великого человека, который бы не был счастливее и достойнее подражания, чем самый могущественный негодяй».

Это возражение, справедливо поражающее только грубое, эгоистически-утилитарное отношение к добродетели, не касается и не может поколебать самой основы, ядра нравственного доказательства бессмертия души человеческой. Что недостойно человека делать из добродетели предмет низкого, житейского расчета и интереса, это мы узнаем впервые не от Штрауса: то же самое проповедуют и великие мыслители христианские, с тем только различием, что это не приводит их к тем конечным выводам, к каким приходит Штраус. Вот что говорит святой Григорий Богослов: «Истинно любомудрью и боголюбивые любят общение с добром ради самого добра, а не ради почестей, уготованных за гробом. Ибо это уже вторая ступень похвальной жизни — делать что-либо из-за награды и воздаяния, а третья — избегать зла по страху наказания». Точно так же учит пустынный философ-христианин Исаак Сирин: «На второй ступени человек побуждением к исполнению заповедей Божиих и к совершению добрых дел имеет, с одной стороны, собственное спасение, а с другой — эти самые заповеди; на третьей же ступени любовь к правде снедает его сердце, и единственно потому он творит правду»128.

Любовь к правде снедает сердце правдолюбца, и он не желает и не требует себе никакой другой награды, кроме созерцания торжества закона правды, который мы призваны исполнять, и общения с тем бесконечным нравственным миром, которого этот закон делает нас членами, то есть созерцания Вечной Истины и Вечного Добра.

Возражение, что добродетель сама по себе служит наградою и что тот, кто ищет иного удовлетворения, тем самым является недостойным награды, — это возражение имело бы силу в таком случае, если бы человек был чисто духовным существом, а не духовно-чувственным. Но природа его двойственная, и эта двойственность составляет самое существо его личности и необходимое условие ее существования. Человек не может не любить тот чувственный мир, в котором он живет, потому что он видит в нем поприще для осуществления вверенных ему духовных начал, и эта любовь одна дает ему силу осуществлять в нем эти начала. Иначе следовало бы не действовать, а удаляться от мира: земная жизнь не имела бы смысла. Если же деятельность человека приносит ему только страдания, может ли он удовлетвориться сознанием, что он исполняет высший закон? — Может, если он сознает, что страдание только временное, а удовлетворение будет вечное; — нет, если за пределами страдания он не видит ничего другого. Ибо зачем он, в таком случае, обречен на страдание? Зачем ему дана личная сторона, которая должна оставаться неудовлетворенною, именно вследствие того, что он исполняет высший закон? Где тут справедливость Всемогущего и Премудрого Существа, управляющего вселенною? Противоречие здесь тем более явное, что страдания, которые испытывает человек, — не физические только, а и нравственные. Он видит бедствия ближних, страдания и смерть любимых существ; он видит извращение нравственности, торжество порока, презрение ко всему, что свято для человеческого сердца. И чем выше его нравственное сознание, тем глубже его страдания.

Каин убил брата своего Авеля. А за что убил его? За то, что дела его были злы, а дела брата его добры (ср.: 1 Ин. 3, 12). И кровь Авеля — и всех Авелей на земле — вопиет на небо об отмщении...

Все лучшие представители рода человеческого шли узким путем креста и страданий; а те, которые создавали им кресты и страдания, роскошествовали на земле и наслаждались, напитывали сердца свои, как бы на день заклания (ср.: Иак. 5, 5)...