Загубленная жизнь Евы Браун

Первый удар был никак не связан с войной, которая, впрочем, еще не началась (только не для поляков, разумеется). 8 ноября 1939 года, в годовщину путча 1923-го — свято чтимый праздник нацистов, — на Гитлера было совершено покушение, когда он произносил свою ежегодную речь в честь первых «мучеников» в мюнхенской пивной Bürgerbaukeller — месте первых партийных собраний. Фюрер чудом избежал гибели. Он сократил выступление на полчаса, чтобы не опоздать на поезд особого назначения, на котором должен был вернуться в Берлин. (Как будто поезд мог уйти без него!) В 9.20 вечера прямо за возвышением, где он стоял, взорвалась бомба. Семь человек погибли и больше шестидесяти получили ранения, в том числе отец Евы. Услышав об этом, Гитлер воскликнул: «Вот теперь я действительно спокоен! Раз я покинул Bürgerbaukeller раньше обычного, значит, мне суждено выполнить мое предназначение!» Ева, ехавшая в другом вагоне поезда, узнала об отце только на следующий день, когда ей позвонила сестра и сообщила, в какой он больнице. На самом деле, хотя Фритц был весь в крови и сильно потрепан, серьезных повреждений у него не обнаружилось. Но это ничуть не умерило тревогу Евы за возлюбленного. Она жила в постоянном страхе, что Гитлера убьют, хотя он рассказал ей о своем особом даре предчувствовать и вовремя предотвращать нападение, в который сам искренне верил. Это вовсе не был комплекс сверхгероя. Он действительно пережил целых сорок шесть покушений, если верить одному историку. Правда, многие из них чуть не увенчались успехом.

Это книга о Еве, а не история Второй мировой войны или Третьего рейха, так что развитие военных действий важно нам лишь постольку, поскольку отражалось на ней. Она ничего не знала о боях, о планах, об операциях под кодовыми названиями «Желтый план» или «Разрез серпом», так как Гитлер намеренно оберегал ее от такого рода информации. Он был твердо убежден, что женщины и политика находятся на разных полюсах. Чем меньше женщина знает, тем лучше. К тому же неведение Евы помогало ему переключаться в ее обществе. Сегодня трудно себе представить, как в то время кто-то мог не иметь понятия о происходящем. Газеты, телевидение, радио, Интернет неустанно извергают на нас потоки информации, составляющие неотъемлемый, подчас вызывающий наркотическую зависимость фон повседневной жизни. Однако кузина Гертрауд подтвердила, что от Евы все скрывали, иногда к ее крайней досаде: «Она находилась в полной изоляции в Бергхофе, лишенная радио и газет, а следовательно — возможности узнавать новости. Ее очень угнетало, что она настолько отрезана от мира. Внутри себя она ощущала абсолютную пустоту. Будущее пугало и тревожило ее. Спорт, гимнастика, флирт, наряды служили только для того, чтобы хоть как-то заполнить этот вакуум». Кто-то (может быть, и Гофман, но скорее официальный военный фотограф; Гофман стал уже староват для зоны боевых действий) отснял в пропагандистских целях серию фотографий Гитлера в спартанском полевом штабе, вместе со своими офицерами рассматривающего через лупу карты. Ева вставила эти снимки в свой альбом. Ей нужно было точно представлять себе, где он, как выглядит его рабочий стол, что за люди его окружают. Ей было страшно, одиноко, и, прежде всего, она скучала по нему.

Самое удивительное, что и Гитлер скучал по ней. Они писали друг другу почти каждый день (она была единственным человеком, кому он писал от руки своим скупым почерком, точно отражавшим его скупую натуру). Но всего несколько таких писем сохранились в публичных архивах. Фрау Миттльштрассе, уже занявшая должность экономки в Бергхофе, припоминала:

В комнате между двумя спальнями стоял сейф, и у меня был от него ключ. Там лежали все их письма. Они хранились в пергаментной коробочке, и от нее ключик у меня тоже был. Она [то есть Ева] никогда не распространялась о личном, но моему мужу очень уж хотелось выяснить, как Гитлер называет ее, каким прозвищем. Так что однажды я все-таки вытащила одно письмо, только чтобы показалась первая строка, и она гласила: «Моя дорогая Tschapperl».

(Приведенный выше рассказ звучит неубедительно по нескольким причинам. Фрау Миттльштрассе, как вся прислуга Гитлера и Евы, не могла не слышать, каким прозвищем он ее называет. Да и зачем бы Гитлеру давать ей ключ от своего личного сейфа?) Фрау Миттльштрассе утверждала, что Tschapperl— это ласковое обращение к любимой, распространенное среди баварского рабочего класса, хотя в нем звучат несколько снисходительные нотки. Может, так, а может, и нет. Иной раз он называл ее Эффи или Эви — уменьшительными от ее имени.