Заяц с янтарными глазами

И вот наконец он оказался там, на Ринге: справа от него была массивная громада Музея естествознания, слева — пандус здания Парламента, за ним — шпиль Ратуши, а перед ним — ограда Фольксгартена и Бургплац. Он стоял здесь, и все это стояло перед ним. Лишь тротуары на другой стороне дороги, некогда обсаженные деревьями, теперь обнажились, лишились деревьев, если не считать редких голых стволов. Остальное было на месте. И неожиданно вывих времени, из-за которого у него кружилась голова от наваждений и заблуждений, как будто вправился, и он ощутил: и сам он — настоящий и все вокруг — тоже неопровержимая действительность. Он и в самом деле здесь. Только деревьев больше нет — и эта сравнительно банальная примета разрухи, к которой он совсем не был готов, причинила ему несоразмерно сильное горе. Он торопливо перешел дорогу, вошел в ворота парка, сел на скамейку в пустынной аллее и заплакал.

Все детские годы Элизабет глядела на ветви лип перед домом. В июне ее комната наполнялась ароматом липового цвета.

8 декабря 1945 года Элизабет вошла в свой прежний дом. Прошло шесть с половиной лет с тех пор, как она там была в последний раз. Створки огромных ворот болтались на покосившихся петлях. Теперь там размещались американские оккупационные власти: американская штаб-квартира и подсекция Юридического совета по контролю над имуществом. Почти все стекла крыши над внутренним двором были выбиты: однажды бомба упала на соседнее здание, уничтожив почти весь фасад и заодно лишив дворец его кариатид, за которыми когда-то прятались дети Эфрусси. Вымостка двора — вся в лужах. Аполлон с лирой в руках по-прежнему на своем цоколе.

И вот Элизабет поднимается по семейной лестнице, преодолевая тридцать три ступеньки, к своей бывшей квартире, и стучит. Ее впускает обаятельный лейтенант из Виргинии.

Квартира теперь представляет целый ряд контор: в каждой комнате стоят письменные столы, шкафы с папками документов, сидят стенографистки. К стенам прикреплены какие-то списки и меморандумы. В библиотеке над камином висит огромная карта оккупированной Вены, на которой разными цветами обозначены зоны оккупации, контролируемые русскими, американцами и союзниками. Густая завеса сигаретного дыма. Слышен шум разговоров и стук пишущих машинок. Элизабет проводят по конторам, проявляя интерес и сочувствие, к которым, похоже, примешивается капелька недоверия: неужели это — это все — могло принадлежать одной семье? Американские конторы просто въехали на место нацистского ведомства, размещавшегося здесь до недавнего времени.

На стенах по-прежнему висят кое-какие картины: несколько junge Frau в тяжелых позолоченных рамах, несколько австрийских пейзажей в тумане и три портрета — Эмми, бабушки и двоюродной бабушки. Самая тяжелая мебель стоит на прежних местах: обеденный стол со стульями, секретер, платяные шкафы, кровати и широкие кресла. Несколько ваз. То, что здесь осталось, производит впечатление случайно отобранных предметов. Отцовский стол по-прежнему в библиотеке. Кое-где на полу остались даже ковры. Но все равно это пустой дом. Точнее — опустошенный дом.

Кладовая пуста. Каминные полки пусты. Комната для столового серебра пуста, и пуст сейф. Пианино исчезло. Итальянский старинный шкаф исчез. Нет и маленьких столиков, инкрустированных мозаикой. В библиотеке книжные полки зияют пустотой. Глобусы пропали, часы пропали, французские стулья пропали. Гардеробная матери вся в пыли. Теперь там стоит шкаф для документов.

Там уже нет ни стола, ни зеркала, но по-прежнему стоит черная лакированная витрина. Она тоже пуста.

Добрый лейтенант хочет как-то помочь ей, он делается словоохотлив, когда узнает о том, что Элизабет некоторое время училась в Нью-Йорке. Не торопитесь, говорит он ей, осмотритесь как следует, может быть, вы что-нибудь найдете. Я даже не знаю, что мы можем для вас сделать. Очень холодно. Он предлагает ей сигарету, а потом упоминает, что тут неподалеку (он машет рукой) живет одна старушка. Может, она знает больше. Он посылает капрала за этой старушкой.

Ее зовут Анна.

Карман Анны