Заяц с янтарными глазами

Многие из американских товаров — мясные консервы «Спам», крекеры «Риц» и сигареты «Лаки страйк» — поставляли на черный рынок панпан — «жалкое племя гарпий… девицы, готовые гулять с солдатами за еду… Днем они прохаживались в дешевых нарядных платьях из гарнизонных лавок, громко разговаривая, смеясь и почти непременно жуя резинку, или злили голодных горожан в поездах или в автобусах, выставляя напоказ свое неправедно добытое добро».

Велось множество споров об этих девушках и о том, что они значат для Японии. Американские военные поначалу вызывали такой страх, что в поведении панпан видели своего рода самопожертвование, благодаря которому большинству японок удавалось уберечь свою честь. К этому прибавлялся ужас при виде их напомаженных губ, их одежды и манеры прилюдно целоваться. Эти поцелуи на улице сделались символом освобождения от старых обычаев, которое принесла с собой оккупация.

Появились и бары для геев. Юкио Мисима в своем романе «Запретные удовольствия», по которому в начале 1950-x годов сняли сериал, называет их «гей-пати». Слово «гей» было написано у него латиницей. Это говорит о том, что тогда это слово уже было в ходу. Популярным местом встреч у геев был парк Хибия. Здесь в качестве гида я могу положиться только на ненадежного Мисиму: «Юити вошел в мутный, липкий свет туалета и увидел “офис”, называемый так в среде посвященных. (В Токио таких важных мест было несколько.) Происходящая здесь молчаливая официальная процедура основывалась на подмигиваниях вместо документов, едва уловимых жестах вместо печатей, зашифрованных сообщениях вместо телефонов»[79].

Молодым необходимо было проявлять предприимчивость. Это поколение называли словцом апурэ — от французского après-guerre («послевоенное»). Апурэ — это «студент колледжа, который посещает танцзалы, сдает экзамены, нанимая вместо себя доверенное лицо, и, скорее всего, зарабатывает деньги каким-нибудь нетрадиционным способом». Главным для этой молодежи были именно нетрадиционные заработки, потому что они стремились к американским стандартам жизни. Им удалось разрушить традиции, определявшие отношение к работе. «После войны нормой стали опоздания», — писал один японец, рассуждая об апурэ. Эти люди могли опаздывать на работу, жульничать на экзаменах, а еще их называли мошенниками, способными делать деньги из ничего. Они носили гавайские рубашки, нейлоновые пояса или даже башмаки на каучуковой подошве: «три священных сокровища», как их иронично окрестили, намекая на символы императорской власти. В первые послевоенные годы появилось море журналов для молодежи, публиковавших статьи вроде «Как скопить миллион йен» или «Как стать миллионером с нуля».

Летом 1948 года в Токио хитом была песня «Токийское буги-вуги». Она доносилась из уличных громкоговорителей и из ночных клубов: «Токио буги-вуги / Ритм уки-уки / Кокоро зуки-зуки / Ваку-ваку». Это начало касутори, низкопробной поп-культуры, — била тревогу пресса, — и она еще захлестнет нас с головой. Это вульгарная и наглая, гедонистическая, не ведающая границ стихия.

Торговля выплескивается на улицы. На улице попрошайничают ветераны в белом, отстегнув и выставив вперед свои жестяные протезы вместе со списком кампаний, в которых им довелось повоевать. Повсюду слоняются дети, которых война оставила сиротами. Они рассказывают, что их родители умерли от тифа в Маньчжурии, они просят милостыню, воруют, живут беспризорниками. Школьники клянчат у американцев чокоретто, сигареты, или повторяют фразы с первой страницы разговорника: «Спасибо! Спасибо огромное! Как поживаете?» Точнее, они произносят их так, как запомнили, в фонетической передаче: «Сан кью! Сан кью офури! Хау дей ду?»[80]

Доносится шум из салонов для игры в патинко, этот какофонический гул от маленьких металлических шариков, рикошетом стукающихся о стенки автоматов. На шиллинг можно купить двадцать пять таких шариков и — если, конечно, иметь определенные навыки — часами скармливать их автомату, сидя под светом длинных ламп. Выигранные призы — сигареты, бритвенные лезвия, мыло и консервы — можно выменять у владельца игрового салона на очередную порцию шариков, еще на несколько часов самозабвенной игры.