Заяц с янтарными глазами

Виктор показал Эмми ее новые апартаменты в Nobelstock. Она отпустила очень меткое замечание. «Очень похоже, — сказала она, — на фойе Оперы». Супруги решили обосноваться выше, на третьем этаже дворца, где было меньше росписи на потолке, меньше мрамора. А комнаты Игнаца определили для званых вечеров.

Новобрачные — мои дедушка с бабушкой — зажили с видом на Рингштрассе, с видом на новый век. А у нэцке — монаха, уснувшего на чаше для подаяний, у чешущего за ухом оленя — появился новый дом.

«Большая квадратная коробка, какие рисуют дети»

Витрину нужно было куда-то поставить. Супруги решили сохранить Nobelstock в неприкосновенности, как дань памяти Игнацу. Мать Виктора, Эмилия, решила (слава богу!) вернуться в свой пышный особняк в Виши, где можно пить лечебную воду и вволю тиранить служанок. В их распоряжении целый этаж дворца. Там, разумеется, полно картин и мебели и есть еще слуги — к ним прибавляется венская девушка по имени Анна, новая горничная Эмми, — зато этот этаж целиком принадлежит им.

После долгого медового месяца в Венеции им нужно принять какое-то решение. Может быть, разместить эти вещицы из слоновой кости в гостиной? Кабинет Виктора для них маловат. Или в библиотеку? Нет, только не в библиотеку, возражает он. В угол столовой — рядом с сервантом в стиле буль? Выходит, в каждом из этих помещений возникают свои сложности. Это ведь не квартира «чистейшего ампира» вроде парижского особняка Шарля с тщательно подобранными предметами обстановки и картинами. Это просто нагромождение всякого добра, в изобилии покупавшегося четыре десятка лет.

Этот большой стеклянный шкаф представляет для Виктора особую сложность, потому что он приехал из Парижа, а ему не хочется, чтобы у него перед глазами постоянно находился предмет, напоминающий о другом городе, о другой жизни. Словом, Виктор и Эмми никак не могут понять, что им делать с подарком Шарля. Конечно, они восхитительны, эти маленькие резные фигурки, они забавны и изящны, и совершенно очевидно, что любимый кузен Шарль выказал чрезмерную щедрость. Но малахитовые с позолотой часы, и пару глобусов от кузенов из Берлина, и Мадонну можно пристроить сразу (в гостиную, в библиотеку, в столовую), а вот эту витрину — нет. Она слишком причудлива и своеобразна и вдобавок громоздка.

Восемнадцатилетняя Эмми, поразительно красивая и безупречно одетая, обо всем имеет свое мнение. И Виктор предоставляет ей самой решить, как лучше разместить все эти свадебные подарки.

У Эмми очень стройная фигура, светло-каштановые волосы и серые глаза. Она вся как будто светится и обладает редким качеством — везде и всюду изящно и непринужденно двигается. У Эмми очень красивые движения. Она красиво сложена и носит платья, которые подчеркивают ее узкую талию.

Эмми, юная прекрасная баронесса, в совершенстве освоила все, что полагалось знать и уметь светской даме. Она росла в двух местах — в городе и за городом. Ее венское детство проходило во дворце семьи Шей — строгом и величественном здании в стиле неоклассицизма, находившемся в десяти минутах ходьбы от ее нового, общего с Виктором, дома и обращенном фасадом в сторону Оперы. Между двумя этими зданиями стоит статуя Гёте с чрезвычайно сердитым лицом. У Эмми есть обаятельный младший брат Филипп, которого все зовут Пипс, и две младшие сестренки, Ева и Герти, пока совсем маленькие.

До тринадцати лет у Эмми была кроткая и податливая гувернантка-англичанка, для которой главное было, чтобы в классной комнате стояла тишина. И это все. В итоге полученное Эмми образование состояло в основном из одних пробелов. Оставались огромные пласты знаний, о которых ей не было известно ровным счетом ничего, — например, история, — и когда об этом вдруг заходила речь, она лишь смеялась.

Что она знала хорошо, так это языки. Она очаровательно говорила по-английски и по-французски и то и дело переходила на них, общаясь дома с родителями. Она помнила наизусть большое количество детских стишков на обоих языках и могла цитировать длинные отрывки из «Охоты на Снарка» и «Бармаглота». И разумеется, она говорила по-немецки.

С восьми лет каждый будний день в Вене она занималась по часу танцами, и теперь она восхитительно танцует, на балах ее стремятся заполучить в партнерши все пылкие молодые люди, и не в последнюю очередь благодаря ее талии, повязанной ярким шелковым кушаком. На коньках Эмми катается не хуже, чем танцует. А еще она выучилась улыбаться с заинтересованным видом, когда друзья ее родителей беседуют на званых ужинах дома об опере и театре: в их семье не принято обсуждать за столом дела. В их жизни присутствует множество кузенов и кузин. Некоторые — например, молодой писатель Шницлер — весьма авангардны.

Эмми умеет слушать с оживленным видом и чувствует, когда уместно задать вопрос, когда засмеяться, а когда — повернуться к другому гостю, предоставив собеседнику созерцать ее затылок. У нее много поклонников, и некоторым из них уже довелось испытать на себе вспышки ее гнева. У Эмми крутой нрав.